Леонид Каганов - Танкетка
У Марка тянулся тот же унылый пейзаж — равнина и камни, даже без ручья. Ручей был у Алисы, она тоже все время шла вдоль него. Зато Марку однажды попалась вышка сотовой связи. Он даже в нее выстрелил парой иголок. И очень этим гордился, словно убил врага.
К концу первой недели Марк признался, что патрулирует теперь не каждый день, а только когда хочется. У Марка старший брат — летчик-курсант, который летает на настоящих боевых самолетах. Он сказал Марку, что нас, малышей, вообще никто не контролирует, и где мы там ползаем на своих танкетках, никому не интересно. Тогда я тоже стал водить танкетку через день.
* * *Мне оставался еще час патрулирования, когда вдруг показалось, что шум ручья усилился. Я сразу замер и начал прислушиваться. Но ручей журчал как обычно. Вокруг стрекотали кузнечики, что-то мелодично звенело, и над самым микрофоном пролетела муха как грузовой самолет. Я уже собрался двинуться дальше, как звук повторился — что-то плескалось в ручье. Аккуратно пробираясь между камнями, стараясь не шуметь, я приблизился.
Плеск продолжался — словно какое-то небольшое животное купалось в воде. А потом я вдруг услышал песню. Тоненький и звонкий девчачий голосок выводил протяжную мелодию — настолько протяжную, что сразу и не понять, есть там какие-то слова или это просто голос. Я слушал и слушал, а песня все не кончалась. Я подобрался еще ближе. Да, в этой песне были и слова — на гортанном арабском. С арабским у меня было неважно, я только понял, что каждая строчка припева начиналась с «салям» — мир. Песня завораживала — так красиво петь не умел никто в нашем классе. Я повысил громкость, прислонил ИД к наушнику и выбрал в меню «распознавание мелодии». Я был уверен, что он ничего не определит. Но ИД долго вслушивался, затем удовлетворенно пискнул, и на экранчике появилось имя композитора: Ахмет Эрден. Я подъехал еще ближе и высунулся из-за камня.
У воды на другой стороне ручья сидела девочка. Моя ровесница, может быть, на год младше. Немного смуглая, но совсем чуть-чуть — темнокожей не назвать. На ней было красное платье, длинное и слегка выцветшее, оно напоминало халат с капюшоном. Девочка сидела на камне, спустив босые ноги в воду. Справа и слева от нее стояли два зеленых тазика, наполненные бельем. Девочка брала тряпки из правого тазика, нагибалась и подолгу полоскала их в ручье, поднимала и выкручивала. А затем укладывала в левый тазик. И при этом пела свою бесконечную песню.
Мне очень не хотелось этого делать, но я все-таки дал максимальное увеличение и стал ждать, пока она в очередной раз поднимет из воды руки в серебряных брызгах… Ни на одной руке у нее не было ИД. В карманах ИД не носят, но вдруг? Я вздохнул и запустил сканер. Сканер думал долго — несколько секунд. И уже было все понятно.
Я снова дал максимальное приближение и перевел камеры на ее лицо. Наверно она это почувствовала, потому что вдруг замерла и уставилась прямо на меня. У нее были тонкие брови, широкий носик и ослепительно зеленые глазищи. Я выехал из-за камней и подъехал к ручью. Нас теперь разделяло всего два-три метра. Девочка сидела неподвижно.
— Вакеф, в-алана батуха, — старательно выговорил я в микрофон, включив динамик танкетки.
Девочка молча смотрела на меня, словно оцепенела. Я прямо чувствовал, как сейчас стучит ее сердце.
— Ты хочешь меня убить? — вдруг произнесла она на чистом английском.
— Н-нет… — выдавил я потрясенно, тоже на английском.
— Я просто стираю здесь белье, — сказала девочка.
— Я вижу…
Мы помолчали.
— Ты очень красиво поешь. Ты сама или тебя кто-то научил?
— Я училась в студии.
— У вас здесь разве бывают студии? — удивился я.
— Нет, — она покачала головой и вдруг улыбнулась. — Это было в Лондоне.
Я чувствовал, что совсем ничего не понимаю.
— Меня зовут Фарха, — сказала девочка. — А тебя как?
— Меня зовут Артур.
— Артур, — повторила девочка. — Красиво. А тебе сколько лет?
— Уже десять. А тебе?
— Мне тоже будет десять, — сказала она, — завтра.
Она нарочито медленно поднялась и вывалила белье из левого тазика обратно в правый. А затем выпрямилась и посмотрела на меня. У нее очень хорошо получалось скрывать испуг.
— Артур, можно я уйду? — спросила она тихо.
— Подожди! — закричал я. — Не уходи.
Девочка послушно села. Наступила тишина, и снова стало слышно, как трещат кузнечики. Затем вдруг ожил ИД на запястье, громко прозвенел и сообщил бесцветным голосом: «тетя Диана». Снова прозвенел, и опять: «тетя Диана». Я долго ждал, пока он успокоится, а он все не успокаивался.
— Тебе звонит тетя Диана, — сообщила девочка.
— Фарха, — позвал я. — Скажи, где твой ИД?
Она молча помотала головой.
— Ну, может, ты его оставила дома? — спросил я с надеждой. — Там, у себя, в Лондоне?
Она усмехнулась, снова помотала головой и вдруг посмотрела на меня с вызовом, сверкнув зелеными глазами:
— У меня нет ИД, потому что я верю в Аллаха!
— Подумаешь, — фыркнул я, — вот я тоже в Иисуса верю, но ИД ношу. Все носят ИД. Те, кто верят в Аллаха, тоже носят.
— А я не ношу.
— Почему?
— Потому что это противно воле Аллаха.
— Это тебе сам Аллах сказал? — усмехнулся я.
Она не ответила, только гневно сверкнула глазами.
— Дурочка ты какая-то, — пробурчал я. — Не носят ИД только бандиты.
— Ну, значит, я бандит.
— Значит, ты убила мою маму.
Девочка вздрогнула, и в глазах ее появился испуг — но уже совсем другой испуг. Я ждал, что она ответит. Она долго молчала.
— Зато вы убили моего отца и старших братьев, — произнесла Фарха.
Отчаянно застрекотали кузнечики.
— Это не я, — сказал я тихо.
— Я знаю, — ответила она, — ты наверно тогда был совсем маленьким.
— Послушай, Фарха! — крикнул я с отчаянием. — Да неужели ты не можешь зарегистрироваться и просто надеть себе на руку этот проклятый ИД?!
— Не могу, потому что он проклятый!
— Да хороший он! — закричал я. — И полезный!
— Чем полезный?
— Я бы тебе мог на него позвонить…
— Зачем? — удивилась Фарха.
— Ну, просто так… — Я смутился.
Мы снова помолчали.
— Я не хочу носить на руке смерть, — сказала Фарха.
— Смерть? — удивился я.
— А то ты не знаешь, что у него внутри иголка!
— Бред какой! — возмутился я. — Нет там никакой иголки!
— Ты его разбирал что ли? — усмехнулась Фарха.
— Его запрещено разбирать. Его и с руки-то снять нельзя!
— Вот потому и запрещено.
Я фыркнул — говорить с ней было совершенно невозможно.
