Юрий Брайдер - Губитель максаров
Окш рос мальчиком странным, что могло быть следствием перенесенных в детстве тяжких увечий. Подобрали его в глухой местности, которую добрые люди обычно обходили стороной, и те, кому довелось присутствовать при этом, говорили потом, что младенец с пробитой головой, изломанными ребрами и почти оторванной левой рукой лежал среди груд развороченной земли, вдобавок ко всему еще и обильно пропитанной неизвестно чьей кровью.
Никаких надежд на спасение ребенка не было, однако какой-то лекарь, лишенный права заниматься своим ремеслом за чересчур легкомысленное отношение к жизни пациентов, от нечего делать занялся его врачеванием.
Он извлек из легких осколки ребер, освободил мозг от давления расколотых черепных костей, сшил мягкие ткани плеча и заключил сильно пострадавшую левую руку в хитроумную железную шину. К общему удивлению, которое разделял и сам лекарь, маленький пациент выжил, хотя ходить и говорить научился гораздо позже, чем его сверстники. Левая рука осталась скрюченной и малоподвижной, зато Окш (такое имя выбрал ему с помощью жребия староста поселка) мог легко укусить свой локоть, что вызывало зависть даже у старших ребят.
Сначала его воспитывала молодая семья, в которой было двое своих малолеток, но после очередного нападения бродячей шайки, когда приемный отец погиб, а мать угнали в плен, Окш прибился к старому Урду Пучеглазу, златокузнецу и граверу.
Нельзя сказать, чтобы мальчишка испытывал особый интерес к чеканам или тиглям, но показывать ему что-либо дважды не приходилось, а кроме того, при каждом удобном случае он пытался упростить производственный процесс и временами добивался совсем неплохих результатов.
Среди жестянщиков всякие нововведения не поощрялись (не хватало еще опять придумать какую-нибудь штуковину, с помощью которой горячие головы попробуют одолеть максаров), но Урд Пучеглаз, доживший до столь почтенного возраста только потому, что сам оружия в руки никогда не брал, зато убегать и прятаться мог не хуже зайца, всегда грудью вставал на защиту своего ученика.
— Что значит — укроти сопляка? — возмущался он всякий раз, когда другие мастера делали ему замечания по этому поводу. — Кому-то лучше по старинке работать, а кому-то надо и для будущего стараться. Если бы мы своим дедам и прадедам во всем подражали, то до сих пор бы ездили на некованых клячах и стреляли бы из арбалетов. Вы моего мальчишку не трогайте. Он далеко пойдет, даром что увечный.
— Были уже такие, — возражали ему. — И среди дедов, и среди прадедов. Тоже далеко ходили. Но всякий раз на максаров нарывались. Сам знаешь, чем это кончалось.
— Что же вы, отцы-благодетели, предлагаете? — не сдавался Пучеглаз. — Таланты, свыше дарованные, в землю зарывать? Ломать пальцы умельцам? Или рубить головы, чудесные вещи измысляющие?
— Талант таланту рознь, — поучали старика такие же, как он, ветераны, чудом пережившие свое поколение. — От некоторых, вроде твоего, прямая польза. Ты уж если где-нибудь схоронишься, так и сотня мрызлов не найдет. А иные таланты глушить полагается. От этого всем спокойнее будет.
В конце концов собеседники доводили Пучеглаза До такого состояния, что он, примчавшись домой, хватал первое, что подвернется под руку, — то ли мерную рейку, то ли сложенную вдвое веревку, то ли свой старый, уже лишенный пряжки пояс, — и требовал чересчур умного ученика на расправу.
Бить сироту, да еще и калеку — затея неблаговидная, однако в том, что она так никогда и не осуществилась на деле, заслуга принадлежала исключительно самому Окшу, а вовсе не его наставнику. В такие моменты его просто невозможно было застать дома. Словно, предчувствуя беду, мальчишка прятался в таких укромных уголках поселка, о которых не знал даже староста, которому по долгу службы полагалось все знать.
Скоро стало заметно, что в физическом развитии Окш отстает от своих сверстников. Те росли коренастыми, горластыми и смуглыми, а он был тихий, бледный и худосочный. Вдобавок ко всему его глаза и волосы начали светлеть.
Перепуганный Пучеглаз стал стричь подмастерья наголо и приучал его в разговоре с посторонними не поднимать глаз. Для чего это было нужно, старик и сам толком не понимал.
В положенный срок каждый из отданных в обучение мальчишек должен был представить на суд мастеров какую-нибудь вещичку собственного изготовления — доказать, так сказать, свою профессиональную пригодность. Вот тут Окш огорошил всех окончательно. Вместо золотой пряжки, инкрустированной алмазной пылью, или изысканной шкатулки он изготовил свою собственную модель многозарядки, ударно-спусковой механизм которой имел деталей вдвое меньше, чем прежний.
Досталось на орехи не только самозваному оружейнику, но и его учителю, хотя тот и клялся, что ни о чем таком заранее не знал. И тем не менее финал этой истории неожиданно оказался благоприятным как для старика, так и для мальчишки. Важные персоны, неизвестно по чьему вызову явившиеся в поселок, одарили Пучеглаза роскошным набором гравировальных инструментов а юного Окша забрали с собой, отказавшись, впрочем назвать место, где тот будет проходить дальнейшее обучение.
Вновь ставшему сиротой, вырванному из привычной обстановки, мальчишке на первых порах пришлось туго.
Мастерская, в которой он оказался, со всех сторон была окружена неприступной каменной стеной, а порядки здесь царили не менее суровые, чем на каторге. Старшие товарищи по несчастью даже намекали Окшу что тот, кто однажды оказался в этом каменном загоне, уже никогда не увидит волю. И все потому, что здесь изготовляли и ремонтировали самые совершенные виды оружия, в том числе и знаменитые клинки максаров.
Мастера, причастные к этим тайнам, становились как бы почетными пленниками. Они могли вдоволь есть и пить, носить на досуге самые роскошные одежды, даже развлекаться с приходящими подругами, однако территория мастерской оставалась тем единственным местом, где им позволено было жить. Даже скончавшись, они уходили в эту землю, сплошь пропитанную кислотами и солями.
По мастерской без устали шастали соглядатаи, специально созданные максарами для этой цели. От их взгляда не могла ускользнуть никакая мелочь, слух различал малейший шепот, а мозг не имел свойства забывать.
Водились тайные осведомители и среди своих братьев-жестянщиков, но это было опасное ремесло — подозреваемым в стукачестве заливали глотку расплавленным оловом, благо его здесь было предостаточно.
У Окша еще не успели вырасти волосы в паху и под мышками (голову он по-прежнему стриг наголо, ссылаясь на хронический колтун), а ему уже было известно, что все сущее в этом мире состоит из ничтожно малых частиц разного свойства, которые, в свою очередь, тоже не являются чем-то неделимым.
