Роберт Силверберг - Хозяин жизни и смерти
Даже на видеоэкране шея и плечи Фреда создавали впечатление поистине выдающейся крепости и физической силы. Рой Уолтон выждал, пока изображение примет подлинные очертания, и затем спросил:
– Ну, Фред? Что там у тебя?
В сонных, как показалось сначала, глазах брата вспыхнули искорки.
– Мне сказали, что ты недавно спускался вниз, Рой. Как же так получилось, что я не удостоился твоего визита?
– Я не заходил в ту палату, где ты работаешь. В любом случае, это был чисто деловой визит, и я очень торопился.
Взгляд Роя Уолтона задержался на поблескивавшем эмалью врачебном значке, приколотом к лацкану халата Фреда.
– Однако у тебя было время, – медленно, четко выговаривая каждое слово, произнес младший Уолтон, – затеять какую-то возню с нашим компьютером.
– Обычная формальная проверка!
– В самом деле, Рой? – В голосе Фреда уже сквозила откровенная злоба.
– Случилось так, что вскоре после тебя мне пришлось прибегнуть к помощи того же компьютера. И я полюбопытствовал, – что, разумеется, нехорошо с моей стороны, дорогой братец, – каково же было содержание сегодняшнего разговора с машиной.
Рою показалось, что из экрана полетели искры. Он отпрянул назад, чувствуя, как холодеет внутри. С немалым трудом ему удалось придать лицу достаточно жесткое выражение и промолвить:
– Это уголовное дело, Фред. Все манипуляции, которые я провожу на любом из терминалов компьютера, являются сугубо конфиденциальными.
– Значит, ты утверждаешь, что я совершил преступление? Возможно, возможно… Но в таком случае мы оба преступники. Разве не так, Рой?
– Что именно тебе стало известно?
– Неужели тебе хочется, чтобы я объявил об этом по общедоступному интеркому? Твой дружок Фиц-Моэм, возможно, сейчас слышит каждое слово, передаваемое по этой системе внутренней связи, а у меня слишком сильны братские чувства, чтобы сделать гласным этот сугубо личный разговор с тобой. Старине доку Уолтону совсем не хочется, чтобы беды свалились на голову его Большого Брата. Нет, нет, ни в коем случае!
– Премного благодарен за такое благоговейное отношение ко мне, язвительно заметил Рой.
– Ведь это ты дал мне работу. Ты же можешь и отнять ее. Так что давай считать, что мы квиты, договорились?
– Как тебе будет угодно, – сказал Уолтон. Пот с него лил ручьем, однако специальный электронный фильтр, установленный в видеопередающей аппаратуре, скрывал это от телесобеседника, показывая его свежим и подтянутым, каким и положено быть столь высокопоставленному функционеру. – Мне сейчас нужно переделать немало различной работы. – Голос его теперь звучал еле слышно.
– В таком случае не стану тебя задерживать больше, – сказал Фред.
Видеоэкран погас.
Уолтон отключил связь на своем пульте, поднялся из-за стола, подошел к окну. Легким прикосновением к регулятору поляризации он снял со стекла «морозные» разводы, и его взору открылась фантастическая панораму гигантского человеческого муравейника-супергорода, простирающегося до самого горизонта.
«Идиот! – подумал Уолтон. – Дурак!» Он рискнул всем ради того, чтобы спасти лишь одного ребенка, ребенка, который по всей вероятности, умрет еще в раннем детстве. И Фиц-Моэм знал об этом (старик видел Уолтона насквозь), и Фред тоже. Его брат и человек, заменивший ему отца, – вот те двое, которые уже знали обо всем.
Фиц-Моэм, вполне возможно, предпочтет на сей раз покрыть совершенный Уолтоном проступок, однако в будущем станет доверять ему, безусловно, куда меньше, чем теперь. Что же касается Фреда…
Невозможно было предугадать, как поведет себя Фред. Как братья они никогда не были особо близки друг к другу. Когда Рою было девять лет, а Фреду семь, их родители (ныне уже почти позабытые) погибли в авиакатастрофе, произошедший над Карибским морем, и детей отправили на воспитание в государственный интернат.
С тех пор пути-дороги братьев разошлись. Рой получил юридическое образование, какое-то время проработал личным секретарем сенатора Фиц-Моэма, а затем, всего лишь в прошлом месяце, неожиданно получил должность замдиректора в только что организованном Бюро Выравнивания Населенности. Фред же специализировался в области медицины, частнопрактикующий врач из него не получился, и только благодаря Рою ему в конце концов удалось пристроиться в отделение Счастливого Сна ВЫНАСа.
«А вот теперь, впервые за все это время, Фред ощущает некоторое превосходство надо мной, – подумал Уолтон. – Надеюсь, он не жаждет содрать с меня кожу живьем».
Щекотливое положеньице, ничего не скажешь. Теперь Рой особенно отчетливо ощущал, как чужды ему бессердечность и черствость, столь необходимые для настоящего работника ВЫНАСа. Неожиданно даже для самого себя Уолтон понял, что совершенно не заслуживал столь высокой должности в этой организации. И с его стороны единственным поистине честным поступком будет просить отставку у Фиц-Моэма, и немедленно.
Обдумывая, как это сделать, Уолтон вспомнил некогда произнесенные сенатором слова: «Такая работа годится только для человека, у которого нет сердца. ВЫНАС – самая жестокая организация из всех, когда-либо учрежденных человечеством. Ты уверен, что сумеешь справиться с этой работой, Рой?» – «Думаю, сумею, сэр».
Уолтон вспомнил также последовавшие далее туманные фразы, скорее напоминавшие лозунги, о необходимости выравнивания, о срочности решения всех проблем, связанных с перенаселенностью многих территорий земного шара.
«Временная жестокость – цена вечного счастья», – так сказал тогда Фиц-Моэм.
Уолтон хорошо запомнил тот день, когда Организация Объединенных Наций в конце концов дала «добро» на создание Бюро Выравнивания Населенности.
Мир был буквально ошарашен этим решением. До сих пор перед глазами Роя Уолтона мелькают вспышки «блицев» фотокамер, в ушах стоит стрекот пишущих машинок тысяч репортеров, спешивших ошеломить население планеты, навсегда запечатлелось в памяти то воодушевление, которое владело им в те, казавшиеся тогда историческими часы вызванное сознанием понимание величия и благородства стоящих перед ВЫНАСом задач…
А затем – шесть недель накопления ненависти. ВЫНАС не пришелся по душе. Правда когда-то никто не восторгался тем, что раны обрабатывались дезинфицирующими растворами, однако люди терпели.
Уолтон сокрушенно покачал головой. Он совершил серьезную ошибку, спасая жизнь Филипу Приору. Но отставка – это совершенно неподходящее средство для того, чтобы загладить свою вину.
Он снова сделал окно матовым и вернулся к письменному столу. Самое время разобраться с накопившейся на нем почтой.
Первое из кипы письмо было написано от руки. Уолтон быстро пробежал его глазами.
"Дорогой мистер Уолтон!
Пришли вчерась ваши люди и увели на погибель мою матушку. Она ничего не сделала плохого за все семьдесят лет которые прожила тихо и мирно и я хочу чтобы вы знали что я считаю ваших приспешников самыми гнусными паразитами со времен Гитлера и Сталина и очень надеюсь что когда вы сами станете больной и старый то придут за вами ваши же висельники и засунут вас прямо в ту самую печку где вам давно уже надлежит гореть. Мерзавец вот кто вы и все ваши охламоны такие же мерзавцы.
Тьфу на вас. Чтоб вы сдохли".
Уолтон только пожал плечами и вскрыл следующее письмо. Оно было напечатано четкими буквами диктопринтера на бумаге с изысканными водяными знаками.
"Сэр!
Судя по сообщениям в газетах, число подвергаемых эвтаназии лиц с каждым днем становится все больше и больше. Вы весьма преуспели в избавлении мира от многих слабых братьев и сестер, потерявших способность стойко переносить выпавшие на их долю трудности, от тех, которые, по меткому выражению Дарвина, «не приспособлены к борьбе за существование».
Приношу свои чистосердечные поздравления, сэр, и выражаю полнейшую удовлетворенность масштабами и благородными целями вашей смелой и столь нелегкой в осуществлении программы. Ваше Бюро впервые в истории дает человечеству реальный шанс создать ту самую «обетованную землю», ту Утопию, что столь долгие годы была нашей надеждой и неосуществимой мечтой.
И еще я самым искренним образом надеюсь на то, что Ваше Бюро проявит максимальную щепетильность в отношении выбора тех категорий людей, которых следует пощадить. По-моему, и речи быть не может о сострадании к миллиардам расплодившихся, как кролики, азиатов; численность их должна быть снижена самым беспощадным образом, ибо именно их неконтролируемая рождаемость поставила все человечество на грань катастрофы. То же самое можно сказать и об европейцах, которые отказываются внять голосу разума. А если уж говорить о наших домашних делах, то я умоляю снизить численность евреев, католиков, коммунистов, антигершелитов и прочего вольнодумного сброда, чтобы сделать родившийся заново мир чистым, светлым и…" С трудом превозмогая тошноту, Уолтон отшвырнул письмо в сторону.
![Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]](/uploads/posts/books/64656/64656.jpg)
