Нэнси Кресс - Нексус Эрдманна
— Миссис Кренчнотид? — Голова ассистентки высунулась из двери кабинета. — Доктор примет вас сейчас же.
Эвелин неуклюже вознесла телеса над сиденьем и, продолжая испускать гневные тирады, сгинула за дверью. Генри воспользовался наступившей благословенной тишиной и обратился к Керри:
— Как ты думаешь, как все это переносил мистер Кренчнотид? Керри хихикнула и незаметно указала рукой на подругу миссис
Кренчнотид — Джину. Но Джина мирно дремала в своем кресле, что по крайней мере разъясняло, как она это переносит. Керри же сказала:
— Очень хорошо, чтоу вас на сегодня назначена встреча с врачом, доктор Эрдманн. Вы ведь расскажете ему, что случилось вчера в автомобиле, не так ли?
— Да.
— Вы обещаете?
— Да.
И почему это все женщины, даже ненавязчивая крошка Керри, так помешаны на регулярных посещениях врачей? Разумеется, доктора полезны, чтобы выписывать всякие там таблетки и пилюли, которые поддерживают машину на ходу, но Генри искренне полагал, что обращаться к ним следует только в крайнем случае. И он постоянно забывал про все эти плановые встречи до сегодняшнего утра, когда Керри позвонила, чтобы сообщить, как, мол, удачно все сложилось, ведь по графику визит к доктору у него назначен на сегодня — за час до встречи с доктором Дибеллой в госпитальной лаборатории. Обычно Генри отказывался ходить на эти встречи, но сегодня он намеревался порасспрашивать доктора Джемисона насчет приключения в автомобиле.
К тому же эта дура Эвелин Кренчнотид хоть раз в жизни, но высказала, пожалуй, дельную мысль.
— Керри, может, тебе действительно следует показать доктору свой глаз.
— Нет. Со мной все в порядке.
— Джим не звонил, не появлялся, после того как?..
— Нет.
Ясно, что она не хочет об этом говорить. Смущается, должно быть. Генри решил уважать ее сдержанность. Он замолчал и принялся обдумывать свои вопросы к Джемисону.
Но после того как Генри, оставив Керри в приемной, вошел в кабинет и позволил ассистентке проделать все вгоняющие в тоску процедуры, вроде измерения давления, забора мочи на анализ, надевания нелепого бумажного балахона и т. д., в кабинет вошел не Джемисон, а бесцеремонный, чрезвычайно официальный молодой человек в белом лабораторном халате.
— Я доктор Фелтон, Генри. Ну, как мы сегодня? — Он изучал записи в учетной карточке Генри, не глядя на него самого.
Генри заскрежетал зубами.
— Думаю, вам это лучше известно.
— Малость раздражены? Кишечник нормально работает?
— Кишечник в порядке и благодарит вас за заботу.
Фелтон наконец соизволил поднять на него взгляд холодных глаз.
— Сейчас я прослушаю ваши легкие. Вам надо будет покашлять, когда я скажу.
И Генри понял, что этому типу он ничего не расскажет. Если бы этот молокосос хотя бы сделал ему замечание или даже выговор, что-нибудь типа «думаю, сарказм здесь неуместен», по крайней мере был бы ответ. Но такое вот полное пренебрежение, обращение с ним, как с ребенком или дебилом… Он просто не сможет рассказать непрошибаемому хаму про случай в автомобиле и про опасения за состояние своего мозга. Это будет означать согласие на сотрудничество с Фелтоном, а следовательно, дальнейшее унижение. Может быть, Дибелла окажется лучше, хотя он и не медицинский доктор.
Доктором больше, доктором меньше…
Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности.
— А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера — Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру.
Керри сжала губы в ниточку.
— Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла.
— Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера — Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль…
Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком?
— Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла.
В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул:
— Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт.
— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн.
Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри.
— Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды.
Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор.
Сейчас или никогда.
— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось nopaспрашивать вас кое о чем. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды.
Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования.
— Разумеется. Говорите.
— Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было.
Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах.
— Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне.
Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос:
— В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал:
— Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар?
— Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение:
— Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму.
Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал:
— Хорошо.
Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок.
Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[6]
А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.
Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.
