Мак Рейнольдс - Зерно богоподобной силы
Похоже Нефертити Таббер была не прочь восполнить это упущение. Она не шелохнулась. Лицо ее было обращено к нему, в глазах, которые оставались открытыми, застыло мечтательное выражение.
Эд поцеловал ее еще раз. Некоторое время спустя юн опомнился и с беспокойством спросил:
— А где твой отец, гм… душенька?
Она повела плечом, как будто ей совсем не хотелось говорить.
— Поехал в Вудсток, посидеть над кружкой-другой пива.
Эд закрыл глаз и вознес краткую благодарственную молитву к ангелам-хранителям, хотя и не был уверен, что они у него имеются.
— Что я слышу? Иезекииль Джошуа Таббер в городе, пьет пиво?
— А что тут такого? — Нефертити взяла его за руку и повела к кушетке. Эд рассеянно заметил, что этот предмет мебели был несомненно сработан вручную — вплоть до обивки, валиков и подушек. Кто-то потрудился на славу. Девушка уютно устроилась рядом с Уандером, не выпуская из рук его ладонь.
— Не знаю, — ответил он. — Просто я считал, что твой отец — противник спиртного. Я даже ожидал, что мой автобар вот-вот угостит меня пахтой вместо виски с содовой.
Тут Эд спохватился: нужно использовать представившуюся возможность, вместо того, чтобы попусту тратить время на телячьи нежности. Пусть даже Нефертити Таббер отчаянно нуждается в практике.
— Послушай, Нефертити… — сказал он, — кстати, ты знаешь, что это имя принадлежало самой красивой женщине древности?
— Нет, — вздохнула она, обнимая его еще крепче. — Расскажи мне о ней.
— Думаю, твой отец дал тебе такое имя, — проговорил Эд, — потому что супруг Нефертити, Аменхотеп четвертый, или Эхнатон, первым из фараонов, провозгласил, что существует только один бог. — Эти обрывки знаний Уандер почерпнул у профессора Варли Ди во время одной из передач «Потустороннего часа». Его гость, чокнутый на религии чудик, свято верил, будто первыми к монотеизму пришли евреи.
— Нет, — сказала она. — Это имя мне дал один пресс-агент. А вообще-то меня зовут Сью.
— Пресс-агент?
— Угу, — нехотя промычала она, как будто не желая углубляться в разговоры. — Еще когда я была стриптизеркой.
— Когда ты была… кем?
— Стриптизеркой. Выступала в одном ночном клубе — в Ботш Серкуи[42].
Уандер так и подскочил, глаза его чуть не вылезли из орбит.
— Знаешь, — в отчаянии воскликнул он, — наверное, у меня что-то не в порядке со слухом. Я мог бы поклясться, что ты сказала, будто исполняла стриптиз в пригородном клубе.
— Угу. Только пожалуйста, Эдвард, обними меня снова. Это было еще до того, как отец спас меня и взял с собой в Элизиум.
Эд понимал, что самое лучшее сейчас — сменить тему. Сменить во что бы то ни стало. Но ему это не удавалось, как не удается, несмотря на боль, не трогать языком шатающийся зуб.
— То есть ты хочешь сказать, что отец позволял тебе заниматься стриптизом — в загородном клубе или еще где-нибудь?
— Но ведь это было еще до того, как он стал моим отцом!
Эд закрыл глаза, заранее смиряясь со всем, что ему предстоит услышать.
А Нефертити торопливо пояснила:
— Я росла сиротой, ну и с детства помешалась на шоу-бизнесе, решила во что бы то ни стало выступать на сцене. Потом сбежала из приюта и прибавила себе пару лет. Мне тогда было всего пятнадцать. И, знаешь, я все-таки нашла работу-меня взяли в труппу, которая показывала настоящие, живые представления. Я у них значилась как Нефертити-скромница, девушка, которая умеет краснеть с головы до пят. Но дела у нас шли неважно: кто захочет смотреть настоящие живые представления, когда по телевизору можно увидеть все самое лучшее? Ну и, короче говоря…
— Чем короче, тем лучше, — буркнул Эд.
— …отец меня спас, — сказала она виновато. — Именно тогда я впервые услышала, как он говорит во гневе. Потом он привез меня сюда и вроде как удочерил.
Эд не стал выяснять, что значит «вроде как».
— Ты тогда впервые услышала, как он говорит во гневе? — спросил он. И что же он сделал?
— Ну, он взял и спалил тот ночной клуб, — нерешительно проговорила Нефертити. — Вроде как в него молния ударила или что-то такое…
Эд с большим трудом совладал с непокорным разумом, который никак не хотел возвращаться к делам насущным. Он просто обязан использовать подвернувшуюся возможность. Нечего сидеть и болтать, млея от соблазнительных изгибов, которые прижимаются к нему.
— Послушай, — твердо сказал он, высвобождая свою руку, и, повернувшись к девушке вполоборота, смерил ее серьезным, невозмутимым взглядом, — ведь я сюда явился не только для того, чтобы повидаться с тобой.
— Не только? — лицо ее омрачилось.
— Вернее сказать, не совсем, — поспешно исправился он. Видишь ли, Нефертити, я получил очень ответственное правительственное задание. В высшей степени ответственное. Среди прочего я обязан выяснить… гм… как можно больше выяснить о твоем отце и его движении.
— Так это же чудесно! Значит, тебе придется проводить много времени здесь, в Элизиуме.
Эд едва удержался, чтобы не ответить резким отказом и сказал:
— Давай начнем с самого начала. Я никак не могу разобраться в этой новой религии, которую пытается распространять твой отец.
— В чем именно, Эдвард? В ней все так просто. Отец говорит, что все великие религии очень просты — или, по крайней мере, были простыми до того, как их извратили.
— Тогда скажи, например, кто эта Вечная мать, o которой вы все время толкуете?
— Ты сам, Эдвард.
Глава одиннадцатая
Прошло немало времени, прежде чем Эд Уандер cнова открыл глаза.
— У меня все время создается впечатление, — медленно проговорил он, что каждая вторая фраза нашего разговора от меня ускользает. О чем, во имя Магомета-чудотворца, ты говоришь?
— О Вечной Матери. Ты — Вечная Мать. Я — Вечная Мать. И та маленькая птичка, что поет на ветке, — тоже Вечная Мать. Вечная Мать — это все. Вечная Мать — это жизнь. Так объясняет отец.
— Так это что-то вроде Матери-природы? — с явным облегчением спросил Эд.
— Ну да, очень похоже. Вечная Мать объемлет все. Мы, странники на пути к Элизиуму, не так примитивны, чтобы верить в Бога. Я имею в виду — в личного, индивидуального Бога. И если уж нам приходится прибегать к подобным терминам, чтобы распространять свое откровение, то в качестве символа всей жизни мы используем Вечную Мать. Отец говорит, что женщина-самый первый символ, который человек стал использовать, повествуя о духовных поисках. Триединая богиня, Белая богиня была божеством почти всех ранних цивилизаций. Да и в наше время христиане почти что обожествляли Деву Марию. Заметь, даже атеисты говорят о матери-природе, а не об отце-природе. Папа говорит, что религии, принижающие женщин, — например, мусульманство, недостойны и неизменно реакционны.
