Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)
Карл не появился. Лекция началась, а я никак не мог сосредоточиться, потому что думал о нем; профессор что-то говорил, чертил на доске, но все проходило мимо меня, будто я вовсе не присутствовал в аудитории. Я строил всевозможные теории того, что могло произойти. Возможно, Карл чем-то выдал себя, и его забрали – но тогда и надо мной висел дамоклов меч. Возможно, мой друг просто не выдержал психологического давления и остался дома, поскольку понимал, что никакой учебы в этот день быть не может. Я терялся в догадках.
На семинарах меня не вызывали, лекции пронеслись, как в тумане, и я вышел из университета с пустой головой и расшатанными нервами. Моросил мелкий дождик, и это немного охлаждало мой разгоряченный ум (в переносном смысле, конечно). Кто-то, живущий внутри меня, требовал идти к Карлу, делать вид, что просто навещаешь приболевшего друга, обманывать себя и других. Но разум победил сердце – и я направился в сторону дядиного жилища.
Дядя жил в престижном районе, на четвертом этаже довоенного дома, в огромной шестикомнатной квартире с четырехметровыми потолками. Когда не существовало центрального отопления, протопить такой объем не представлялось возможным, тем более архитектор предусмотрел камины только в половине комнат.
Я позвонил в дверь. Раздалось дядино шарканье, несколько щелчков, и дверь открылась.
«Ба! – воскликнул дядя. – Кого я вижу!»
На самом деле он уже видел меня через глазок, и его удивление было деланым.
Мы обнялись.
«Проходи, проходи, – улыбался дядя. – Чаю?»
Я не отказался. Пока дядя колдовал на кухне, я обдумывал, как начать разговор. Меня всегда раздражали выдержанные в классическом стиле, вычурные интерьеры дядиной гостиной, а огромная люстра пошатывалась, когда мимо проезжал трамвай, и норовила свалиться на голову. Я никак не мог сосредоточиться и блуждал глазами по многочисленным сувенирам, расставленным тут и там по комнате. В таком состоянии и застал меня дядя, вошедший в гостиную с подносом, на котором стоял чайник, две чашки и коробка с песочным печеньем.
Наливая чай, он спросил:
«Как дела в университете?»
«Хорошо».
Я мялся, мне было трудно начать.
«У тебя ведь какое-то дело ко мне, правда?»
Я кивнул.
«Полагаю, щекотливое», – он улыбнулся.
В детстве я частенько прибегал к дядиной помощи для решения различных проблем. Разбил соседское окно мячом – с соседом разговаривал именно дядя, а не мама. В драке сломал мальчику нос – в школу вызывали дядю. И так далее.
«Я не знаю, как начать», – сказал я чуть слышно.
Гюнтер нахмурился. Кажется, он понял, что дело серьезное.
«Просто рассказывай, что произошло».
«Это может быть преступлением», – выдавил я.
Он поджал губы.
«Все может быть преступлением, дружок, смотря как повернуть. Рассказывай».
И я рассказал ему. Я рассказал ему все с самого начала – от первого появления Карла в нашей группе до переживаний предшествующей ночи. Правда, я несколько сместил акценты, поскольку рассказывать о моих чувствах и физическом контакте с мужчиной было и странно, и стыдно. Долго и подробно я рассказывал о странной микромимике Карла, о его манерах и интересах, потом о Максе Штайне (опустив тот факт, что случившееся с ним вызвало у меня сочувствие), а затем о развязке нашей с Карлом дружбы.
Дядя не перебивал. Он слушал внимательно, а когда я делал паузы, терпеливо ждал, глядя мне в глаза. Надо сказать, что и я не терял времени даром, используя на практике полученные в университете знания. По его осанке, чуть заметным жестам, мимике я читал его мысли и отчетливо видел, что дядя мне сочувствует. Казалось, он понимал мои переживания, будто такие же некогда обуревали его самого.
Когда я закончил, некоторое время царило неуютное молчание.
«Ты правильно сделал, что выговорился, – наконец произнес он. – То, что произошло с вами, имеет название. Это называется «гомосексуализм». Некогда такое явление считалось правильным и нормальным, причем среди цивилизованных народов – эллинов, японцев. Боюсь, ты ничего об этом не знаешь, поскольку в вашем университете таких вещей не проходят…»
Он тяжело поднялся с кресла.
«Встань».
Я послушался.
Дядя подошел ко мне и взял мое лицо руками, притянул к себе и внимательно посмотрел мне в глаза. А потом неожиданно поцеловал меня в губы – и я не сопротивлялся.
«А теперь иди, – сказал он. – Я подумаю, как решить твою проблему. И, полагаю, найду решение».
Возвращаясь домой, я не мог успокоиться ни на секунду. Эмоции обуревали меня еще сильнее, чем на пути к дяде. Тем не менее глубоко внутри уже теплилось некоторое спокойствие: мы не одиноки, более того, у нас есть союзники, первый из которых, конечно же, дядя Гюнтер.
Когда я пришел домой, я тут же позвонил Карлу. Трубку подняла его мать, серьезная и строгая женщина лет пятидесяти, сухая, точно дерево в пустыне.
«Карлу нездоровится», – сообщила она тоном личного секретаря.
Я представился и сказал, что, возможно, от беседы со мной Карлу будет лучше, ведь я все-таки его лучший друг. Чуть помедлив, мать передала трубку Карлу.
«Привет», – сказал он.
Мне было очень приятно слышать его голос.
Разговаривали мы ни о чем, поскольку доверять подобные тайны телефонной трубке нельзя. Я рассказал, что было в университете. Он сообщил, что с утра у него чудовищно болела голова, но теперь ему гораздо лучше, и обещал уже на следующий день быть на занятиях.
Я ложился спать с великолепным настроением. Беседа с дядей наполнила меня уверенностью, кроме того, я мечтал как можно скорее снова увидеть Карла. Буквально через несколько минут я уже сладко спал.
Меня взяли на улице, за полкилометра до университета. Они подошли с двух сторон, мужчины в форме гестапо, один предъявил удостоверение, и я пошел с ними, потому что сопротивление могло только усугубить мое и без того шаткое положение. За поворотом нас ждал длинный серый автомобиль. Меня не толкали, не пинали, не грубили мне; я самостоятельно забрался на заднее сиденье и молчал всю дорогу. Меня везли на улицу принца Альбрехта, в генштаб гестапо, могучее четырехэтажное здание с затемненными окнами. Тротуар перед зданием пустовал, прохожие предпочитали ходить по противоположной стороне, хотя у дверей главного управления тайной полиции не было даже охранника.
Меня вывели наружу, мы прошли через главный вход, через просторный холл, затем налево к лифтам. У моих сопровождающих (их по-прежнему оставалось двое) никто не спрашивал документы, никто не здоровался с ними. Судя по лифтовой панели, в здании насчитывалось не менее восьми подземных этажей. Один из конвоиров нажал кнопку «-7». Лифт чуть дернулся и двинулся вниз.
