Айзек Азимов - Роботы и империя
– О, – равнодушно сказала Глэдис, – мне очень жаль вас. Вы даже не можете повидаться со своей семьей.
Диджи пожал плечами.
– Торговцы обычно не связаны семьей.
– Ну, тогда с подружкой.
– Переживет. Наверное, легче, чем я, – он задумчиво посмотрел на Глэдис.
– Даже не ДУМАЙТЕ, капитан, – спокойно сказала Глэдис.
Диджи поднял брови.
– Запретить себе думать я не могу, но я ничего не СДЕЛАЮ, мадам.
– Как по-вашему, я надолго здесь? Если всерьез?
– Это зависит от Директората.
– Какого?
– Наш пятисложный исполнительный орган, мадам. Пять человек. Каждый служит пять лет в ступенчатом порядке, с одним повышением в год. В случае смерти или неспособности – специальные выборы. Это дает непрерывность и уменьшает опасность правления одной личности. И это также означает, что все решения должны быть согласованы, а это занимает время, иногда большее, чем мы можем себе позволить.
– Значит, если один из пяти решительный и сильный…
– То он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иногда случается, но сейчас этого нет. Старший Директор – Джинниус Пандарал. В нем нет ничего злого, но он нерешителен, а это иногда хуже зла. Я уговорил его позволить вашим роботам подняться с вами на платформу, и это оказалось плохой идеей. Теперь он, считай, злится на нас обоих.
– Почему это была плохая идея? Люди были ДОВОЛЬНЫ.
– Излишне довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.
– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?
– Очень верно сказано, мадам.
– Чего же вы хотите?
– Мы хотим Галактику. ВСЮ Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.
– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастермейн.
– Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров. Солярия покинута. Со временем так будет и с другими. Поселенцы же не намерены толкать космонитов на путь вымирания, но и вмешиваться в их добровольный выбор не собираются. А ваша речь была направлена на вмешательство.
– И я этому рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?
– Я вам говорил. Мир, любовь… и вы сели. Вы могли закончить меньше, чем за минуту.
– Не могу поверить, что вы рассчитывали на такую возможность – глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдис. – За кого вы меня принимаете?
– За того, за кого вы сами принимали себя – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумела убедить жителей Бейли-мира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? Но сейчас, – он тяжело встал, – я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.
– А когда мы узнаем, что решили ваши Директора насчет меня?
– Когда они решат, а это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.
41
– Я сделал открытие, – сказал Жискар без тени эмоций в голосе, – и сделал его потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы это открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы открытия.
Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу, потому только, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне. А на них я не могу рассчитывать.
– Не думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис с ее давно поддерживаемым образом жизни, могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами. Не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь сделать это без вреда для нее. Это и есть твое открытие?
– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и быть услышанной.
– Но она сказала много больше.
– После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми я оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством, как и леди Глэдис, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной связанностью, которая била в меня. Я чувствовал себя полностью беспомощным, друг Дэниел.
А затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это в словах – цвет симпатии к мадам Глэдис. Я сыграл на этом и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдис, которая подбодрила бы ее, а для меня сделало необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.
– И что дальше, друг Жискар?
– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и обе они тянули несколько других, ближайших. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила мадам Глэдис, и тянули к этому других.
Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги были открыты мне, мадам Глэдис тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше – и тоже без моего вмешательства.
А потом появилась истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры.
За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в толпу, какое я раньше вносил в небольшую горсточку людей. Подозреваю, что эффект распространился на большую аудиторию, чем та, что воспринимала мое внушение – прошел по гиперволне.
![Айзек Азимов - Роботы утренней зари [ Сборник]](/uploads/posts/books/59876/59876.jpg)
