Станислав Михайлов - Эра воды
Земные титаны, как известно, потерпели поражение в битве с богами-олимпийцами. На Марсе события развивались иначе. Удар астероида, заставивший лопнуть каменные покровы планеты, уничтожил все дышащее, прыгающее и плавающее, растущее и цветущее на огромной площади, смел плодородные почвы и выплеснул воду из озер и океанов, часть ее испарив. Энергия удара, перераспределившись в недрах, привела к образованию огромных вулканов, наполнивших атмосферу пеплом и удушливыми газами. Крупнейшим из них был Олимп. Но молодые боги так и не сошли с него для битвы. То ли испугались противостоящей силы, то ли так и не родились. Много дней шел черный дождь, а когда вновь наполнились водоемы, небо оставалось сумрачным, поскольку пыль, витавшая над водяными тучами, не оседала, но растеклась в вышине подобием щита, возвращая в космос и без того скудный свет далекого Гелиоса. Резко возросло альбедо — отражающая способность атмосферы.
Марс засверкал сильнее в ночном небе Земли. Возможно, он даже временно затмил Венеру. Но для самого Марса этот свет означал холод и смерть: океаны, поддерживавшие климатический баланс, замерзли, а остатки флоры и фауны, выжившие в катаклизме, погибли. Кроме того, значительная часть атмосферы была потеряна в результате удара астероида, и после того, как вулканы закончили извергаться, давление воздуха продолжило падать, а состав его изменился.
Вскоре это был уже совсем другой Марс. Когда давление упало настолько, что вода больше не могла течь, она стала переходить изо льда прямо в пар и обратно, минуя жидкую фазу. И поверхность планеты превратилась в занесенные пылью с песком ледяные и каменные просторы. Мертвые просторы, где еще так недавно кипела жизнь.
Олимп, на вершине которого мы стояли, поднимался над мертвым Марсом, подобный гигантскому надгробию — великан, уничтоживший мир и навек окаменевший.
Я оглянулся.
Жанка улыбаясь, щурилась на солнце. Ее волосы горели медью и золотом сквозь прозрачный пластикон шлема. У наших ног под густо-фиолетовым полуденным небом лежало верхнее плато Олимпа, горизонт скрывался в мутной розовой дымке.
— Видимость так себе, — раздался голос Стравинского, — а, бывает, станцию Кравника отсюда видно.
Гляциолог смотрел на меня и как будто ждал ответа.
— Далековато… — протянул я, не имея, на самом деле, ни малейшего понятия, где она.
— Ну, мелочей-то не видно, — рассмеялся Стравинский. — У них оранжерея сверкает, как раз в полдень, обычно, во-он там. А сейчас дымка. Но, все равно, глядите, красота-то какая…
Он распахнул руки, словно пытаясь обнять Олимп, и я вдруг ощутил, насколько гляциолог влюблен в Марс — во все эти голые обрывы, осыпи и кратеры, каменистые пустоши и каньоны, пересохшие русла рек, занесенные кремнеземом ледники, остроконечные глыбы базальтовых обломков, поутру припорошенные инеем. Он любит эту мертвую планету, это кладбище, нашел себе место во Вселенной и счастлив, а я? Если ни Земля, ни Ганимед не стали мне домом, суждено ли прижиться здесь?
— Скажите, доктор Стравинский, а как вы смотрите на преобразование? Я в контексте Марса… — вопрос пришлось уточнить, и недоумение в глазах гляциолога сменилось возмущением.
— Да что вы, бог с вами, доктор Джефферсон, какое может быть преобразование на Марсе?! Марс — заповедник, уникальный край, и геологи, и мерзлотоведы, и еще археологи теперь… Нет, немыслимо! Да и зачем? Мало им Галилеевых спутников?
Он говорил возбужденно и горячо, твердо уверенный в своей правоте.
Жанна хмыкнула:
— А зачем? А, вправду, Пол, зачем? Что нам, Земли мало? И Ганимед могли не трогать, я так считаю. Ледники были чудесные, подледный океан, а вышла страна вечных муссонов, голые мокрые скалы…
Жанка неодобрительно качнула головой, а я скрыл улыбку, вспомнив рассказ об Индии, куда родители затащили ее в детстве, отправившись в отпуск не в самый подходящий сезон. Конечно, она утаила, сколько лет назад это произошло.
— Не, я не против муссонов! — продолжала Жанна. — Но за ними не обязательно лететь через пол-Солнечной. Ну, сделаем теперь из Марса вторую Землю, толку-то? Только прыгать будет легче, притяжение меньше. Но зато больше никогда-никогда не увидим ничего из этого…
Она распахнула руки в точности также как, минутой ранее, Стравинский, и моя улыбка вырвалась-таки на свободу.
— Возможно, вы правы, — я поймал ладонь Жанки и сквозь перчатку почувствовал ответное пожатие. — А не спуститься ли нам перекусить?
— Давайте в главный корпус, — кивнул Стравинский.
Мы двинулись обратно, а я, ведя Жанну под руку и поглядывая на ее задорный носик, думал, что нередко бываю почти согласен с натуралистами: мол, не нужно ничего менять, коли оно таким создано природой. Но, как обычно в такие моменты, мне вспомнились глаза Лиен, и я опять укрепился в противоположном мнении: Марс предпочел бы жить, а не украшать своим окаменевшим и красиво шрамированным телом музей истории землян. По крайней мере, его древние жители хотели бы видеть планету живой.
Но, разумеется, вслух я это говорить не стал. Не имею привычки лишний раз обозначать свою позицию в заведомо несогласном окружении, тем более, если в числе несогласных — близкий мне человек. Умнее промолчать.
Мы быстро спустились на уровень метеостанции, а оттуда уже фуникулер доставил нас к главному зданию. Слева белел купол обсерватории, а дальше, в глубине кальдеры просматривалась часть гигантской окружности строящегося радиотелескопа — ряды антенн, нацеленных в зенит. Когда его закончат, «система из лунного и марсианского радиотелескопов позволит заглянуть в самые заветные и скрытые от нас до сих пор глубины космического пространства» — так обещают в Главных Новостях Системы. Вот вам и музей.
Совместный прием пищи — одна из самых старых и устойчивых человеческих традиций, и, будь я прямоходящим жуком-индивидуалистом с какого-нибудь Регула, непременно нажужжал бы в свой сетевой журнальчик статью, а то и опубликовал бы полновесный трактат о забавных привычках приматов.
Сам я не исключение, тоже испытываю тягу к коллективной трапезе и отдаю должное объединяющей силе дружно смыкающихся и размыкающихся челюстей, чарующему звяканью столовых приборов и звону хрусталя с винтажным «Бордо». Мысль о том, что мы, хоть такие разные, некоторое время способны единодушно и искренне делать одно общее дело, греет мне душу и, признаться, искренне умиляет. Я люблю смотреть на Жанну, уминающую бифштекс и не перестающую стрелять глазками, мне нравится сосредоточенность Стравинского, аккуратно расчленяющего громаду марсианского абрикоса, плода Олимпийской теплицы, я испытываю даже нечто вроде уважения к собственным рукам, умело выдавливающим томатный соус на банальные спагетти. Томаты, к слову, тоже растут на местных плантациях, но этот соус, судя по маркировке, с Земли…
— А доктор Мессье и его дама присоединятся к нам? — Стравинский уточнял состав группы для экскурсии в глубины Олимпа, в Восточное жерло.
Жанна вопросительно взглянула на меня. Я пожал плечами:
— Момент…
Коммуникатор заморгал в ожидании подтверждения вызова. Над столом повисла тишина, а затем появилась полупрозрачная голова Мэгги, кивнувшая каждому из нас.
— Доктор Эон Стравинский, планетолог, гляциолог, доктор Маргарет Боровски, планетолог, минералог. — Представил я их друг другу.
Стравинский вдруг оживился:
— Наслышан о вас, мадам, всегда с любопытством слежу за вашими публикациями…
— Видела ваши работы, доктор, особенно по ледникам на Земле Меридиани. Очень познавательно. Меня как раз интересовали эти гематиты, и ваше предположение об их осадочном генезисе, признаюсь, сначала вызвало у меня улыбку, но когда я ознакомилась с аргументами… Что могу сказать? Только «браво»!
Мы с Жанной переглянулись, она прыснула в кулачок и пнула меня под столом, а я с невероятным трудом подавил улыбку и поднял руки:
— Господа и дамы! Прошу минутку внимания! Проблемы планетологии мы можем обсудить чуточку позже, и я тоже с радостью присоединюсь к дискуссии. Но звонил-то я вот зачем. Скажите, Маргарет, вы с Жаном составите нам компанию? Мы собирались залезть под Олимп, поглазеть, что да как, говорят, там сногсшибательные пещеры… Вы с нами?
— Ах, простите, Пол, вечно я увлекаюсь, ну да вы меня знаете, — лицо Мэгги изобразило что-то отдаленно напоминающее сожаление. — А когда надо быть?
— Завтра в семь вечера.
— Придется поднатужиться… Я потороплю мужа, Жак очень неповоротлив, когда появляется тема. Просто-таки зависает на этих своих плоских червях, представляете, откопали второй местный вид, живут в трещинах, где скапливаются пары воды, на глубине около ста метров, в пещере, конечно…
— Постарайтесь, Маргарет, прошу вас. — Я улыбнулся. — Мы уже второй день на Олимпе, а вы так и не добрались даже до смотровой площадки. Оттуда вид просто прекрасен, да, Жанк?
