Дмитрий Романов - Нф-100: Великое переселение
Димитри ничего не оставалось, как забежать в дом и запереть дверь изнутри. Думать было некогда, и он так и поступил. Однако достаточно было лишь одного удара когтистой лапы по древним доскам двери, и этот барьер обернулся бы в щепки. Димитри отступил от входа, в кромешной темноте, опрокидывая какие-то вёдра, черпаки, шурша вениками трав, свисавших с низкого потолка. Он понимал всю безнадёжность своей ситуации, ведь даже излучателем нельзя было воспользоваться в такой тесноте. Бозонная волна вырвала бы добрую часть его собственной материи, обратив его в бродячий медленно умирающий фантом.
Но дверь стояла на месте. Лапа монстра по ту сторону не спешила возвращать тлен тлену. А в щелях меж досками мерцал свет -- тварь бродила, топталась на крыльце, рыча и мокро подтягивая зловонную слюну. Возможно, как подумал Димитри, изображение Джаруки имеет тут силу действия даже на таких вот ублюдков. А ещё ему смутно представлялось, что этот экспонат демонологического зверинца может быть тут чем-то вроде сторожевого пса. А те два рыжих беса, его точные уменьшенные копии, всего-навсего дети его, щенки. Но, как бы то ни было, он оказался взаперти, в чужом доме, пойманный, словно вор.
И действительно, эта мысль о положении вора скоро подтвердилась самым натуральным искушением. Решив осмотреться, Димитри пошёл наобум туда, где, как ему показалось при свете открывшейся двери, был коридор. Он несколько раз ударился головой об неровности потолка и один раз стукнулся лбом в колокол, который тут же заполнил темноту глухим лату нным вздохом. Скоро глаза привыкли к полумраку, и он уже различал выступающие контуры предметов интерьера.
Сбоку от него оказалась комната, вход в которую был занавешен полупрозрачной тонкой тканью. На ощупь это был шёлк. Он высвечивался алыми и золотыми цветочными узорами, словно сзади полотнища горела лампада или свеча. Димитри ещё раз позвал хозяев, сначала тихо и почти шёпотом, а потом, кашлянув в контрапункт, крикнул. На этот раз ответом ему был лишь исполненный ненависти рёв чудища с улицы. Но он уже и забыл о нём, потому как вниманием его целиком и полностью овладела одна вещица, представшая его взгляду за отдёрнутой занавеской входа.
На затянутым парчой и тёмным бархатом пьедестале в центре небольшой залы лежал камень. От него и исходило то свечение, из-за занавеса бывшее похожим на лампаду. Теперь, при прямом взгляде на драгоценность, было не ясно, свечение какого цвета оно испускает. Лучи зелёного растоврялись у самой сердцевины в янтарном ореоле, а из него пробивали желтеющее гало красные струи, через ультрафиолет переходящие в синий, холодный и благородный. При смежении век множество радужных спектров расходились во все стороны от камня.
Димитри смотрел зачарованно. Он буто бы слышал, как биение его сердца обретало оттенок звука серебряного колокольчика. И волна сладкой истомы прошла от крестца к макушке, наполнив тело теплом и особой жизненной силой. Не было больше ни усталости, ни ломоты в суставах, он перестал прихрамывать на поражённую осколком кости ногу. Казалось, ещё вот-вот и он смог бы оторвать обе стопы от пола и свободно подняться в воздух на нитях драгоценных лучей.
По мере приближения к нему, камень менял вид. При взгляде с одного бока, это был гладкий, подобно водному пузырю выпуклый карбункул или огромный натёк янтаря. Но стоило начать обходить с другой стороны, и в новом свечении менялась и форма, перетекала, появлялись надломы, и вот уже это -- изумруд. Цвет менялся -- агат, алмаз. И, наконец, он поглощал все цвета, растворяя их в импульсе невиданной благодатной энергии, очищая пространство, разчерчивая его гранями чистейшего бриллианта. И снова расплывался во что-то новое. На подушечку от него падал слабый отблеск, чуть обагряя волоски тёмного бархата. Интерьер комнаты делался таким же драгоценным, приобретал благороднейшие тона в свете камня. Хотя было там всего пару соломенных ционовок, скамьи с вёдрами и длинногорлыми кувшинами, да алтарь в затенённом углу. Камень находился не в алтарной части комнаты, и был сам по себе. Не окажись Димитри в плену этой уже знакомой всему экипажу "Феба" эйфории, его бы, наверняка удивило, что такой чудный предмет делает в столь убогой и аскетичной комнтатке, предназначенной для многодневного затворничества в посту и молитве.
Но он не думал ни о чём. Он поднёс руку к камню и развернул её ладонью к нему. От камня шло благодатное тепло. На глазах у изумлённого астрогатора, уже огрубелавя и успевшая местами одрябнуть в морщины кожа на руке, налилась здоровой белизной, разгладилась. Он пошевелил пальцами с новым чувством: прошла хроническая болезнь всех без конца путешествующих в невесомости -- остеопороз, связанный с выведением кальция из организма, и который всё ещё тщетно старались победить врачи.
"Поразительно, - подумал Димитри, в глазах которого отражался разноцветный влажный блеск, - это же панацея! Я не чувствую раны на ноге... Да вот же, её и нет уже там! Какое лёгкое состояние, сколько сил... Как бы не сделать глупость. А ведь хочется. Эх, хочется закричать, запеть... Какие пени я помню? О, млечные небеса, кажется, я помню все песни, что слышал когда-либо. А ведь с помощью этого камня, можно содеять многое. А что если принести его в деревню Танзи? А что если это и есть долина Пуч, если атра выражались иносказательно? А камень -- это то, что должны были передать мне эти загадочные аватра... Неужели я не прошёл достаточно, не столкнулся с достаточным количеством препятствий. Все эти мертвяки, тот монстр за стеной, дикарь Мак-Мин, гроза... да мало ли что". И эти мысли неслись вольным беспечным потоком, захлёстывая все остальные, затемняя волю и прежние установки. Он теперь был уверен почти на все сто, что именно здесь он обретёт то, что искал, то, за чем послали его атра. Объяснялось ли это чувство победы малодушием, страхом перед предстоящим или скрываемой от самого себя усталостью? Нет, вряд ли -- Димитри не испытывал ни страха, ни усталости. Но вот загадочные импульсы, исходящие из драгоценности, преобразовывающиеся во фрактальных изломах чудесного кристалла явно воздействовали на всё его существо, покоряя его своей воле.
Димитри склонился над камнем, слепящим глаза отсветом призрачного света множества граней, содрогавшихся, словно они были жидкими. По волнам лучей пробежались разводы, как по водной глади. И в ореоле их Димитри увидел странные картины. То были зелёные гущи, отражающиеся в озере. Разлетались с густых крон птицы, закатывалось Солнце. Картина приобретала фактурность, превращщалась в гравировку на зеленоватом холсте, на нефритовой пластине. Становилась шифром. Димитри коснулся пластины, коснулся грани драгоценного камня, и камень заговорил. "Да, - вещал беззвучно камень, - я исполняю желания. Существо, ты мало понимаешь пока, но стоит только начать. И будет ли что-нибудь тогда прекрасней, чем вновь и вновь желать, и собирать плоды исполнения? И вновь и вновь, что угодно. Куда дотянется щуп твоей проницательности, всюду ты сможешь изведать плодов. Вернуться в былые дни, в навсегда утерянные края, воскресить и переживать заново самые дорогие воспоминания! Как чудесно. Завоёвывать нужное тебе, подчинять своей воле, подступиться к бессмертию! И всё что нужно тебе, о, существо, это заполучить меня. Так ли это сложно? Просто подыми меня, я лёгок. Просто опусти в свой карман -- я мал. По желанию же я могу стать меньше одной песчинки. И всегда буду рядом, на груди, в руке, в перстне. О, сила, для которой нет препон! Власть, для которой не создать рамок закона!" Так говорил камень. В ту минуту не было больше ничего -- ни комнаты, ни зверя за стеной, ни даже самого Димитри. Было лишь всемирное опьянение, радужный гипноз, и словеса на нефритовой плите, как из того первого сна в синем шатре, символами мироздания проникали в чьё-то сознание. Чьё оно было, это сознание? Димитри не ощущал себя, но было некое могучее нерушимое ядро, властно взирающее на круговерть галактик и пронзающий из проколов в чёрной материи свет звёздных дыр. Ядро покрывалось проколами, и свет бил в них. Свет тот был иголочками звёзд, а ядро созерцало их из центра сферы. И звучала музыка, величественная, непередаваемая человеческому уху музыка сфер.
