Джек Чалкер - Цербер: волк в овчарне
Мы все благополучно вышли из лаборатории. Ожидавший нас Боген поклонился:
— Как дела, повелитель?
— Превосходно. Похоже, наши друзья не смошенничали. Позаботься о них, Боген. Дай им все, что они захотят, кроме связи с внешним миром. Понял?
— Как вам будет угодно, повелитель, — почтительно ответил Боген.
Мы двинулись по коридору, и я принялся тихонько напевать песенку, которую никогда не знал раньше, но ее очарование было хорошо мне известно:
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
Лару остановился и удивленно воззрился на меня:
— Что это?
— Песенка из моего детства, — объяснил я. — Не забывайте, что последние недели я прожил в страшном напряжении. Теперь оно ушло.
Он недоверчиво покачал головой:
— Гм. Какие-то безумные слова…
— Мы еще увидимся с вами? — кокетливо спросила Дилан.
— Конечно. Я не собираюсь покидать остров прямо сейчас.
— Возможно, через месяц, — предложил я. — По крайней мере, мы сможем обсудить нашу жизнь здесь.
— Конечно. Но через месяц!
Мы с Дилан пошли к себе, а они с Богеном отправились куда-то еще.
Освободившись теперь хотя бы от постоянного конвоя, мы отправились на лужайку и, наслаждаясь теплом и солнечным светом, разделись и легли неподалеку друг от друга. Некоторое время мы молчали. Наконец Дилан заговорила:
— Мы действительно контролируем теперь властителя Цербера?
— Я пока не уверен. Через месяц мы, пожалуй, это узнаем. Если его цель — покинуть остров, — значит, он настоящий. Если нет, мы будем повторять это до тех пор, пока не получится. Я думаю, что это был настоящий.
Она захихикала:
— У нас впереди целый месяц райской жизни. А потом…
— Теперь весь Цербер принадлежит нам, дорогая. А старый добрый Дюмоний…
Она удивилась:
— Кто?
— Доктор Дю — почему я вспомнил его?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Нам, конечно, больше не потребуется психиатр. Разве только удалить из твоего мозга команду докладывать.
— Да, но доктор Мертон, наверное, справится с этим не хуже.
Она повернулась ко мне:
— Знаешь, за что я люблю тебя? Ты все сделал сам! Невероятно!
— Нам помогала Конфедерация.
— Чепуха. Каждый из твоих безумных, бессмысленных планов сработал. Прошло чуть больше года, и ты из ссыльного превратился в настоящего властителя Ромба.
— Не забывай, что ты тоже теперь властительница Ромба.
Некоторое время она расслабленно лежала рядом, потом спросила:
— Шокирует кого-нибудь, если мы займемся любовью прямо здесь?
— Вероятно, только роботов, — ответил я. — А мы знаем, чего они стоят.
Она рассмеялась:
— Помнишь, когда они предложили поменять нам с тобой сознания? Кто это был?
Я покачал головой:
— Слишком давно. Я не помню. Какое это имеет значение. Почему ты заговорила об этом? Она рассмеялась:
— В этом не было необходимости. Теперь я — часть тебя. А ты, я думаю, часть меня. По крайней мере я не могу выкинуть тебя из себя.
КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ. ПЕРЕХОЖУ К АНАЛИЗУ. КОНЕЦ СВЯЗИ. СТОП. СТОП.
ЭПИЛОГ
Наблюдатель откинулся в кресле, снял шлем и вздохнул. Он выглядел усталым, измотанным, даже постаревшим — и знал это.
— Вы по-прежнему встревожены, — заметил компьютер. — Не понимаю, почему. Это блистательная победа, возможно, ключевая для нас. У нас будет собственный шпион-властитель.
Он откликнулся не сразу. Компьютер раздражал его, и это тоже было необъяснимо. Техника и агенты хорошо дополняли друг друга, и раньше он тоже в какой-то степени ощущал себя машиной. Холодные, бесстрастные, логичные. Прекрасная рабочая пара. "Действительно ли меня нервирует компьютер, — думал он, — или машина была отражением моей прежней личности, и теперь это бесит меня?" Сознание выхватило на мгновение слово "прежняя". Странное слово. Откуда оно? Неужели я так изменился?
"Я не изменился! — сказал он себе, ударив кулаком по подлокотнику. — Это они изменились. А я — нет!"
"Но они — это ты", — обвинил его разум.
И все-таки в чем их отличие? Планеты, конечно, куда экзотичнее, чем большинство миров из стали и пластика, к которым он привык. Но не настолько отличались от приграничных. До сих пор он не испытывал ничего подобного.
Возможно, его "альтер эго" знали, что останутся там навсегда. Никакого возвращения, доклада, никакого отдыха до следующего задания. Никаких радостей Конфедерации. Последнее задание. И работа только на себя.
Всю жизнь его воспитывали в духе Общности. Все на благо человечества. Защита цивилизованных миров от внутренней угрозы. И не важно, что погибнут некоторые индивиды или даже целые планеты. Человечество в целом становится лучше.
"Верю ли я теперь в это?" — снова и снова спрашивал он себя.
Миры из стали и пластика… Не значит ли это, что они растили пластиковых людей? Был ли прав Дюмоний? Неужели чужеземная угроза сильнее во сто крат из-за того, что мы переделали себя?
И все же цивилизованные миры — благодатное место. Ни голода, ни нищеты, ни болезней — вообще никаких напастей, которые веками преследовали человека. Даже границы Галактики, благодаря обширной технической поддержке, стали не такими несчастными и опасными, как в прошлом.
Он вырос в этой культуре и, оглядываясь на историю, верил в нее. В этом и заключалась загадка, которая мучила его. В целом это было хорошее общество счастливых, здоровых, благополучных людей.
Это слегка успокоило. Дюмоний голословно утверждал, что искры человеческого величия в такой системе пропадали. Нет, они хранились под спудом до тех пор, пока в них не возникала необходимость. Живое доказательство тому — Ромб Вардена, силы и надежды человечества, сохранившиеся там.
Хорошие мысли немного улучшают настроение… Это было хорошо для Общности, а не для индивида. Особенно в пяти вариантах…
Дважды он ступал на опасную стезю. Дважды видел, какие изменения претерпел. В каком-то смысле — радикальные: отказ от своего облика, от преданности долгу, идеалам — даже идеалам! В обоих случаях он разрушал свой стереотип — осознание себя убежденным одиночкой, который, снисходя до чего-то, на самом деле ни в чем не нуждается. Это тоже дремало в нем и вышло наружу, когда пуповина, связывающая его с Конфедерацией и ее ценностями, была обрезана… Разрыв — пусть не по его вине — все же произошел.
Больше всего его мучает, что он зависим, что он как на привязи. Ведь это против всех его устоев и принципов, но — надо смотреть правде в глаза. Люди там, "внизу", считают себя в ловушке, а его — свободным человеком. Они ошибаются. Он завидует им…
