Алексей Гребенников - Третий экипаж (сборник)
«В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке рыбы нет…» – вспоминала другая.
«В белую сеть крупный хариус идет, а в красноватую – мелкий…» – помнила третья.
«Нынче дыры в сетях мелкие. Нынче всё мельчает…» Мысли идущих смешивались. «А на берегу сухие стволы – как реки длинные…»
XI
Полюбил лежать на горе теплого угля.
Было так темно, что ламут и чюхча снова пили такое, от чего и слепой слепнет.
Вдруг налетали гамулы, вертелись во тьме серым, почти не светящимся веретеном.
«Из-за тебя, Киш, – сердились, – вовремя не добрались до Икики».
Улетали, когда появлялась Айя.
Видно было, что улетают с неудовольствием, может, на то приказ Билюкая был.
Волны пыльного тепла мягко, как от дыхания, распространялись в невидимом пространстве. Киш шуршал оперением стрел, вытягивался сладко, как в Большой норе; только там часто умывался, а тут забыл, как такое делать. Тихонько лежал, дышал в темноту.
«Как всё понять?» – спрашивал девушку.
Айя требовала: «Выброси серую тварь, скажу».
Икики привычно кричал из своей коробки: «Технокрыса!»
Печать Билюкая разъединяла их. Киш страдал от непонимания.
Чувствовал – мир велик и до Столба далеко.
Пошевелил ногой. Было тепло, было странно.
Как так? Билюкай и Кутха создали мир, а живет в нем Киш. Они специально так делали, что плохо живет? Прошлого не помнит, рецепт найти не может. Решил: если найду рецепт, поговорю с Донгу.
«К налиму не ходи!» – чувствовал поворот мысли Икики.
«У Донгу в омуте что-то светится», – проверял Киш твердость своих убеждений.
«Лучше к Столбу иди, я короткую дорогу знаю. Только по дороге уже никого не спасай. Ни Мымскалина, ни Келилгу».
Киш медленно потянулся.
Он чувствовал себя всем миром.
Одна нога будто уходила в заснеженную тундру и к морю, другой шевельнул на складе, недалеко. Гамулы появились, постригли воздух, крикнули:
«Киш!»
Он не ответил.
Зачем отвечать?
Гамулы – часть мира.
«Ты технокрысу свою оставь, ее гамулы боятся», – шепнул мышонок.
Киш и на это отвечать не стал. Что отвечать? Он даже не знает, кто он.
Вдруг посыпался уголь, темнота всколебалась. Голос прозвучал:
«Ты здесь, который зовется Кишем?»
«Здесь», – откликнулся.
Сперва ничего больше не происходило, потом в южной стороне склада распространилось нежное сияние, там начали сновать темные тени, опускалась сверху огромная железная труба. «Малиновые лыжи… Шестисотый олень с откидными копытами…» Грубые голоса, лязг железа.
«Где взять мне нужный рецепт, Гаеча?»
Чувствовал: Билюкаю домашнее обращение нравится.
«О, Гаеча, – добавил. – Разные рецепты дают, да всё не те. Если принесу такие, Кутха рассердится. А если Кутха не рассердится, то Ильхум рассердится, скажет, у меня совести нет».
«А зачем тебе совесть?»
«Может, чтобы сильнее мучиться».
«Разве ты мало мучаешься? – напомнил Билюкай. – И рецепта у тебя нет, и спина заросла стрелами, и не помнишь ничего».
Почему-то Киш вдруг испугался, что Билюкай заговорит о девушке Айе и о мышонке Икики. Сам не знал, почему испугался. Ильхум сказала бы: стыд один. А Билюкай по-своему сказал. Заглянул в будущее и захохотал так, что всё вокруг затряслось. Может, увидел смешное.
«Всех скоро сделаете рогатыми».
Что хотел сказать этим?
А Билюкай снова:
«Любишь сны?»
«Не знаю». «Хочешь, сделаю так: ты сны будешь сортировать?» – «Здесь? Под землей? Чьи сны?» – «В тундре. Под солнцем». – «А как это – сортировать?» – «Одному страх, другому надежду». – «А если приснится только предчувствие?» – «Тогда предчувствия будешь сортировать». – «Разве я бог? Я так не умею». – «Я научу». – «Зачем, Гаеча?» – «Научишься правильно сортировать сны, я сам выйду под солнце. Всех живых научу, как правильно жить. Я тут о многом думаю. Всех научу, как благоустроить тундру. Пусть знают все, даже комары и оводы, что всё можно изменить». – «Как звучит страшно».
Билюкай весело засмеялся.
С угольных гор потекли невидимые струйки, запахло сернистым газом.
Сразу прилетела стая встревоженных гамул, раскрутилась в черном воздухе серым, почти невидимым веретеном.
«Загляните в Киша, – приказал Билюкай. – Что в нем?»
Тьма сразу сгустилась. Ни единого огонька, будто всё заполнилось черным.
«Внимательно смотрите. Я так чувствую, что темной материи в мире всегда больше».
Голову Киша пронизывали резкие вспышки, мелкие, как бы точечные. Конечно, Билюкай и так знал обо всём, чего хочет и не хочет Киш, какие мысли в нем прячутся, даже в самых тайных местах, но тестировал, скорее, не столько Киша, сколько своих гамул.
«Что видите?» – «Разные предчувствия». – «Серьезные предчувствия?» – «Очень серьезные». – «Так я и знал».
Билюкай зевнул, потом предложил:
«Поговори со мной. Если не обижусь, отпущу».
«А как быть с рецептом? Кутха ведь не примет меня без рецепта. Неужели вечно теперь буду ходить по темным складам, где слепые вредное пьют?»
«Поговори со мной, – повторил Билюкай, зевая. – Если не обижусь, отпущу с рецептом. А обижусь – так и будешь ходить по складам, разносить накладные, спорить с кладовщиками. Будешь с кочегарами пить вредное, глаза выварятся, зачем тебе глаза? Немного совести дам, чтобы мучился».
Почувствовал, что Киш готов.
Засмеялся: «Мне скажи: живое убивать можно?»
Киш напрягся. Понимал, ответить надо так, чтобы не обидеть Билюкая. И врать нельзя – Билюкай ведь всё видит. Не зная, как правильно ответить, стал рассуждать:
«Охотник убивает зверя, а зверь убивает охотника. Келилгу убивает чюлэни-полута, если тот разбалуется, а чюлэни-полут убивает Красного червя, если сможет…»
«Пищевая цепочка!» – умно пискнул из кармана мышонок.
Киш понял подсказку. «Кутха так сделал, что все друг другу в пищу идут».
Подумал и дальше объяснил:
«Но тебя, Гаеча, убить не могут».
Даже сам удивился, как объяснил:
«И Кутху убить не могут. Вы и есть мир. А как убить мир? Вырвет при одной мысли о таком. Ты и Кутха можете убивать, но сами лично никого не убиваете. Насылаете гамул, мор, трясение земли, огромные волны, много сильных морозов, но сами никого не убиваете. Видишь, Гаеча, разницу? Я не могу убивать потому, что боюсь, а ты и Кутха не убиваете потому, что не хотите. Видишь большую разницу? Не знаю никого, кого бы лично убили боги. Однажды было, видел пораженного молнией. Но это, говорят, гамулы баловались».
Стеснительно пошуршал оперением.
Билюкай растроганно рассмеялся: «Теперь скажи, к чему стремится убивающий?»
Как ответить, чтобы Билюкай не обиделся? Стал думать. Мышонок из кармана хитро подсказывал: «Может, убить технокрысу? Или разогнать гамул? Или повалить в траву Столб?» Такое отвечу, подумал Киш, точно буду ругаться с кладовщиками. Не боялся так думать. Знал, что Билюкай видит каждую его мысль, а то, чего не увидит, подскажут верные гамулы. Про себя так размышлял: к чему стремится убивающий? Чужую жизнь отнять. Я не убиваю, может, это неправильно? Я Детей мертвецов мог убивать, а не смог. Лося жалел.
