Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы
Телезрителям, слушавшим его по сорока каналам, все, что он говорил, было хорошо известно; рисуя эту картину, он пользовался красками, замешанными на их собственных страданиях. Поэтому Гилдмен не стал долго на ней задерживаться. Он сказал несколько слов об экономике дефицита, в середине 1900-х годов уже безнадежно отжившей, но все еще казавшейся полной сил, словно человек, который умирает от неизлечимой болезни и держится только на все растущих дозах лекарств и знахарских снадобий. А потом он принялся расписывать яркими красками обширное полотно будущего.
Он говорил о росте населения, об автоматизации производства, о постоянно растущем классе обездоленных, с их мятежами и восстаниями, о постоянно тающем, отягощенном непосильным бременем классе налогоплательщиков, с их забастовками и беспорядками, о Побоище в Беверли-Хиллз, о нищете, преступности, недовольстве и тому подобном.
Президент с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. В Золотом Мире (это ходячее выражение он придумал сам) будет хватать и полутеней, и теней. Утопий не бывает. Самой природе человеческого общества, во всех ее аспектах, свойственна нестабильность, а это значит, что то или иное количество страданий и беспорядка будет всегда. И всегда будут жертвы перемен.
Но с этим ничего не поделаешь. И хорошо, что перемены — неотъемлемая черта общества. Иначе — застой, косность, утрата надежд на лучшую жизнь.
Бокамп наклонился к уху президента и тихо сказал:
— Многие специалисты указывают, что экономика изобилия со временем приведет к гибели капитализма. Вы еще ни разу не высказывались по этому поводу, но дольше молчать нельзя.
— Когда я выступлю, — ответил президент, — я скажу, что экономика изобилия приведет к гибели и капитализма, и социализма. К тому же экономическая система — не святыня, разве что для тех, кто путает деньги с религией. Системы существуют для человека, а не наоборот.
Кингбрук, хрустнув суставами, поднялся с дивана и решительно подошел к президенту.
— Вы протащили этот свой проект вопреки противодействию большинства налогоплательщиков! Методы, которыми вы, сэр, воспользовались, не просто неконституционны! Мне достоверно известно, сэр, что вы прибегли к преступной тактике, к шантажу и запугиванию! Но вашему победному шествию пришел конец! Этот проект довел до нищеты наш когда-то богатый народ, и мы больше не намерены строить для вас воздушные замки! Дайте мне только время, и я докажу, что ваш грандиозный — и греховный — Золотой Мир — такой же золотой, как фальшивая монета! Вы недооцениваете меня и моих коллег, сэр!
— О ваших планах отстранить меня я знаю, — сказал президент, чуть улыбнувшись. — А теперь, сенаторы Бокамп и Кингбрук, и вы, губернатор Корриган, не пройдете ли вы со мной в апартаменты мэра? Я хотел бы сказать вам несколько слов — надеюсь, что нескольких слов будет достаточно.
— Я свое решение принял, мистер президент, — произнес Кингбрук, тяжело дыша. — Я знаю, что для нашей страны хорошо, а что плохо. Если вы припасли какие-то скрытые угрозы или недостойные предложения, выскажите их публично, сэр! Вот в этой комнате, перед всеми!
Президент оглядел лица сидевших в кабинете — растерянные, каменные, враждебные, радостные. Взглянув на свои наручные часы, он сказал:
— Я прошу всего лишь пять минут.
Потом он продолжал:
— Я не собираюсь пренебречь никем из вас. Я намерен побеседовать со всеми — по нескольку человек, подобранных с учетом общности интересов. От трех до пяти минут на каждую группу, и мы успеем покончить с этим делом к началу торжественного открытия. Прошу вас, джентльмены!
Он повернулся и шагнул в дверь.
Через несколько секунд три человека вошли вслед за ним, высоко подняв головы, с каменным выражением на лицах.
— Садитесь. Или стойте, если хотите, — сказал президент.
Наступило молчание. Кингбрук закурил сигару и уселся на стул. Корриган после недолгого колебания сел рядом с ним. Бокамп остался стоять. Президент встал перед ними.
— Вы видели людей, которые осматривали этот город. Это его будущие жители. Какая их общая черта бросается вам в глаза?
Кингбрук засопел и что-то проворчал себе под нос. Бокамп сердито покосился на него:
— Я не слышал, что вы сказали, но я знаю! Мистер президент, я буду говорить об этой наглой дискриминации во всеуслышание! Я велел одному из своих людей проверить по компьютеру утвержденный список, и он сообщил, что все будущие жители города — на сто процентов негры! И семь восьмых из них сидят на пособии!
— А восьмая восьмая — это врачи, техники, учителя и другие специалисты, — сказал президент. — Все добровольцы. Вот вам, между прочим, и опровержение довода, будто никто не станет работать, если его не принуждать. Эти люди будут жить в городе, не получая за свой труд ничего. Нам пришлось отказать множеству желающих — их оказалось больше, чем нужно.
— Еще бы, — вставил Кингбрук. — Особенно после того, как правительство последние двадцать лет не жалело казенных денег, чтобы прожужжать всем уши про эту «любовь к людям и служение человечеству».
— Я что-то не слыхал, чтобы вы когда-нибудь публично высказывались против любви к людям и служения человечеству, — заметил президент. — Но есть другая причина, которая заставила столь многих людей предложить свои услуги. Деньги могут исчезнуть из жизни, но стремление к престижу не исчезнет никогда. Это такое же древнее побуждение, как само человечество, а может быть, и еще древнее.
— Не могу поверить, чтобы ни один белый не захотел там жить, — сказал Бокамп.
— Запись шла строго в порядке очереди, — ответил президент. — Все контролировали компьютеры, а пункта о национальности в анкетах не было.
— Вы же знаете — бывали случаи, когда компьютеры подкручивали, а операторов подкупали, — заметил Корриган.
— Я убежден, что, если провести расследование, никаких нарушений обнаружено не будет, — ответил президент.
— Но ГОПы... — начал было Корриган, однако, уловив сердитый взгляд Бокампа, поправился: — Я хочу сказать, граждане, обеспечиваемые правительством, то есть те, кто живет на пособие, как это называлось, когда я был мальчишкой, — так вот, белые ГОПы будут на всех углах кричать о дискриминации.
— Белые тоже имели право подать заявление, — сказал президент.
Бокамп презрительно усмехнулся:
— Возможно, был распущен какой-нибудь слух. Но не может быть, чтобы не оказалось желающих из числа белых.
Голос Кингбрука громыхнул, как вулкан, который вот-вот извергнется:
— О чем мы спорим? Этот... Птичий город построен над кварталами, где живут одни цветные. Так почему бы его жителям не быть цветными? Давайте к делу. Вы, мистер президент, хотите построить еще и другие города вроде этого, пристраивать их к нему, пока не появится целый сплошной мегаполис на подпорках, который будет тянуться от Санта-Барбары до Лонг-Бича. Но ни здесь, ни в других штатах ничего подобного по-строить нельзя, не разорив всю страну. Поэтому вы хотите, чтобы мы поддержали ваш законопроект о введении так называемой ПРЭ. То есть о том, чтобы разделить экономику страны на две части. Одна половина ее будет продолжать работать, как всегда, — она будет состоять из частных предприятий и налогоплательщиков, которые ими владеют или на них работают. Эта половина будет по-прежнему покупать, продавать и пользоваться деньгами, как делала всегда. А другая половина будет состоять из ГОПов, живущих вот в таких городах, и правительство будет удовлетворять все их нужды. Для этого правительство проведет автоматизацию всех шахт, ферм и предприятий, которыми оно владеет сейчас и которые планирует приобрести. В этой части экономики нигде не будут использоваться деньги, она будет работать по замкнутому циклу. Все служащие будут набираться из ГОПов, даже аппарат федеральных органов и администраций штатов, с той оговоркой, разумеется, что федеральная, законодательная и исполнительная ветви власти сохранят свои полномочия.
