Кирилл Бенедиктов - Миллиардер. Книга 3. Конец игры
— Ты считаешь это проявлением силы?
— Я не договорила, — ее пальцы легко коснулись его руки. — Несмотря на все это, ты не сломался. Я уверена, что в глубине души ты вынашиваешь планы мести. Мне, бабушке, всем, кто сорвал твою экспедицию и похоронил твою мечту. Ты, конечно, будешь отрицать это, и я тебя за это не виню…
— Не буду, — покачал головой Гумилев. — Я бы уничтожил вас всех при первой же возможности. Если бы не Маруся…
«Зачем я это говорю? — в смятении подумал он. — Теперь они никогда не отдадут мне дочь…»
— Я и так это знаю, — словно прочитав его мысли, улыбнулась Катарина. — Слишком хорошо успела тебя изучить. И вот что… Я не стану предупреждать об этом рейхсфюрера.
Она вытянула длинную ногу и положила ее на бедро Андрею. Слегка пошевелила пальчиками, уронив изящную черную туфельку на пол.
— Почему? — спросил он внезапно охрипшим голосом.
— Потому что это мне нравится. Гораздо интереснее иметь дело с умным и сильным противником, чем с раздавленным слабаком. Если бы ты сломался, я начала бы тебя презирать.
Он не хотел этого. Но рука его сама легла на гладкую, как шелк, ногу Катарины.
— А что ты станешь делать теперь? — спросил Андрей, пытаясь совладать с наваждением. — Когда знаешь, что я не пощажу тебя, если представится случай?
Она потерлась об него маленькой теплой ступней.
— Теперь я тебя хочу. А когда все закончится — убью.
— Спасибо за откровенность, — проговорил он, чувствуя, как с хрустом рассыпаются остатки его панциря. — Что ж, пожалуй, мы друг друга стоим…
— Тогда иди ко мне, — прошептала она, грациозно соскальзывая с кресла на ковер. — Иди ко мне, мой желанный. Мой мужчина. Мой враг.
— Ты спишь?
— М-м-м… уже нет…
— Ты всегда такой… необузданный?
— Смешное слово.
— Дикий!
— Не мне судить… Что у тебя с лицом?
Она смутилась. Даже в полутьме (свечи догорели, слабо тлели угли в камине) Андрей видел, как изменилась внешность женщины, которая лежала рядом с ним. Это была уже не Марго. Белокурые волосы падали на гладкие плечи, сгладились скулы, прозрачным льдом светились голубоватые глаза.
— Не смотри на меня!
— Как тебе это удается? Ты умеешь менять внешность? Это была не пластическая операция?
— Это… — она замялась. — Это не от меня зависит. Я не думала, что все будет так… так бурно. Ты меня напугал… немного.
«Еще бы», — подумал Андрей. Два года монашеской жизни не прошли бесследно: он набросился на Катарину с яростью, которая удивила даже его самого. И сейчас, целуя красивое холодное лицо, он видел перед собой точеные черты Син.
— Кто была та девушка? — резко сменила она тему. — С которой ты исчез на полтора часа?
— Неужели ты ревнуешь?
Острые ногти Катарины больно вонзились ему в бицепс.
— Да. Я очень ревнива. Ты не знал? Ну так сейчас узнаешь.
— Как тебе удается менять внешность?
— Не сбивай меня. Кто она? Та брюнетка?
— Просто девушка. Она приехала с кем-то из гостей.
— Как ее зовут?
— Не знаю, — соврал Андрей. — Мы не представлялись друг другу.
— Неправда! Как ее зовут?
— Я звал ее «крошка». Это универсальное обращение к незнакомой девушке, с которой знакомишься в баре.
Катарина прикусила губу.
— И куда вы с ней ушли из бара?
— Пошли гулять по дому.
— У вас был секс?
«Все женщины одинаковы, — подумал Гумилев. — Даже если они родились на секретной нацистской базе среди льдов и снегов Арктики и умеют менять внешность, словно вечерние платья».
— Нет. — Он погладил ее по бедру. — Никакого секса. Только разговоры.
Катарина сбросила его руку.
— Опять врешь! Вас не было так долго…
Он приподнялся на локте.
— Скажи, Кэт, кто доносит тебе обо всех моих перемещениях?
— Это не важно. Главное, что я всегда знаю, где ты находишься.
— Тогда ты должна знать, что у нас не было никакого секса.
— Правда?
— Конечно. Мы просто разговаривали.
— О чем?
Он пожал плечами.
— О всяких пустяках. Клубы, вечеринки, модные развлечения. О чем еще можно говорить с молоденькой тусовщицей?
— А откуда она взялась, ты знаешь?
— Я же говорю — приехала с кем-то из гостей. Слушай, давай не будем говорить о других девушках? Мне и тебя более чем достаточно.
Это была ложь, но ведь весь их разговор был поединком двух искусных лжецов.
— Докажи!
Он притянул ее к себе, заглянул в прозрачно-голубые глаза. «Она красивее Марго, — подумал он с легким чувством вины. — И эффектнее Евы, если уж на то пошло… Что с того, что мы смертельные враги? Мужчина всегда остается мужчиной, а женщина — женщиной».
И образ темноволосой девушки из бара без следа растворился в его сознании.
После хорошей пьянки обычно наступает похмелье. Болит голова, желудок подкатывает к горлу, но самое неприятное — это состояние, которое наркологи называют «адреналиновая тоска». Кажется, что мир сер и холоден, что вся твоя жизнь бессмысленна, что накануне ты натворил массу глупостей, о которых теперь страшно жалеешь. Как говорилось в старом анекдоте, «лучше бы я умер вчера».
Проснувшись на следующее утро, Гумилев почувствовал острый приступ такой тоски.
Он глядел на раскинувшуюся на постели Катарину (ближе к рассвету они перебрались в спальню) и не мог найти себе оправдания. Прекрасная фигура, роскошная грудь, длинные ноги, красивое лицо… Но эта девушка была внучкой Марии фон Белов, державшей в плену двух самых дорогих ему людей. Она была самой обычной надзирательницей, приставленной к нему, чтобы контролировать каждый его шаг. Что с того, что его тюрьма не имела стен и решеток? Свободы у него было не больше, чем у заключенного концлагеря.
Когда-то Андрей смотрел фильм о любви бывшей узницы Освенцима к своему мучителю-нацисту. Фильм был, может быть, и неплохим, но Гумилеву были в высшей степени не близки все эти садомазохистские мотивы.
Однако что-то все же толкнуло его в объятия Катарины фон Белов. И теперь он отчаянно старался понять, что это было — морок, внезапно вспыхнувшая страсть или попытка обмануть себя самого. Потому что все это время он подсознательно думал о другой.
Он вылез из постели и босиком прошел в душ. Включил контрастный режим и несколько минут ежился то под ледяными, то под обжигающими струями. До боли растерся жестким полотенцем и, накинув купальный халат, направился в гостиную.
Здесь все напоминало о вчерашней безумной ночи. Опрокинутое кресло, сбившийся, залитый коньяком ковер, оплывшие свечи в трехрогом подсвечнике. И брошенная в беспорядке одежда — его и Катарины.
