Роджер Желязны - Витки
Кора по-прежнему едва дышала. Я поднял ее на руки, перенес поближе к Малышу Уилли и положил рядом.
— Давай.
— Помоги мне сесть, а?
Весил он немало, но мне удалось посадить его спиной к одной из шлаковых куч. Когда я приподнял его, он закусил губу от боли, но промолчал. Потом надолго закашлялся.
— Перекати меня на левый бок, — сказал он, откашлявшись. — Там в кармане брюк есть фляжка.
Я сделал и это. Нашел фляжку, достал и откупорил. Поднес к его губам, но он сам взял фляжку в руку и несколько раз приложился. Снова закашлялся, но вскоре справился с собой, сделал еще глоток и опустил фляжку на землю. Вздохнул тяжело и сказал:
— Ладно.
Затем посмотрел на Кору, ухмыльнулся и закатил глаза, изображая карикатурную набожность.
— Уделишь мне минутку, господь? — произнес он. — Это вышел в эфир со своими молитвами твой старый знакомый, Малыш Уилли. Сестра наша нуждается в исцелении…
— Не паясничай, — сказал я, чувствуя себя немного неловко. — Просто сделай, о чем я просил.
Но Мэтьюс не обращал на меня внимания.
— …Невинное дитя, насколько мне известно, — продолжал он. — Просто она оказалась в неудачном месте в неудачное время. Печальный случай. Я не знаю, верует ли она и имеет ли это теперь значение, но как насчет того, чтобы проявить немного милосердия и исцелить ее? — Он по-прежнему ухмылялся. — Давай явим величие духа и облегчим ее страдания… — Тут Мэтьюс поднес к губам фляжку и сделал еще глоток. — Когда-то мы с тобой вместе вершили такие дела. Может, по старой памяти, во имя любви, сострадания и всего такого…
Внезапно голос его дрогнул, он закрыл и правый глаз.
— Дьявольщина! — произнес он. — Я чувствую дух божий! Я действительно его чувствую!
Происходящее беспокоило меня все больше и больше. Я никогда не замечал за собой особой религиозности, но его пародия на обращение к богу — или что это там было — казалось мне совсем неуместной.
— …Сейчас я коснусь чела нашей сестры… — продолжил он, и теперь его голос стал гораздо серьезнее. Видимо, когда-то он был очень хорошим актером и, возможно, именно в таком стиле работал.
Мэтьюс протянул руку и коснулся лба Коры.
— …и немного помолюсь в молчании, — закончил он, склоня голову.
Дыхание Коры стало глубже. Веки дрогнули. Рука, мне показалось, стала прямее.
— Вот так! Вот так! Амен! Амен! — произнес Мэтьюс громко, и я с удивлением увидел слезы у него на глазах.
— Искупление греха! — воскликнул он. — Если это не божья благодать, то что тогда? Амен!
Затем Мэтьюс убрал руку и откинулся назад.
— Кстати, о грешниках, — добавил он слабым голосом. — Я готов предстать перед тобой. Извини за беспокойство, но пора тебе решить, что ты будешь со мной делать. Я на все согласен. Старый Мэтьюс идет к тебе, господи…
Голова его склонилась вперед, но только когда фляжка выпала из ослабевших пальцев, я понял, что это вовсе не поклон, и заметил, что Малыш Уилли больше не дышит.
Кора шевельнулась, словно хотела сесть. Я было протянул руку, чтобы остановить ее, но вместо этого подхватил за плечо и помог подняться. Она открыла глаза, оба зрачка выглядели теперь совершенно одинаково. Я провел пальцами по лбу и по волосам, но под засохшей кровью не оказалось царапин.
— Дон?..
— Твоя рука… Правая… — произнес я.
Она посмотрела на свою руку. Пошевелила пальцами.
— Что рука?
— Нет, ничего.
Потом взгляд Коры упал на Мэтьюса.
— Кто это? — спросила она. — Он, кажется…
— Да. Но он помог тебе.
За спиной у меня трещал в развалинах дома огонь. Я посмотрел на север: там тоже поднимался к небу столб дыма.
— Ты можешь встать?
— Да, пожалуй.
Я хотел помочь ей, но в этот момент почувствовал сквозь запах дыма аромат роз.
— Оно уже здесь, — услышал я в мыслях голос Энн. — Я достаточно окрепла, и теперь оно может поговорить с тобой через меня.
Видимо, я невольно сжал руку Коры еще крепче и, наверно, даже сделал ей больно.
— Дон, что случилось? — спросила она, выпрямляясь, но тут я сам словно бы обмяк и начал падать.
— Не… знаю… — сумел выговорить я, а потом меня смело с ног и засосало в витки компьютерной сети, бесконечные, беспредельные витки…
…Мне казалось, что я тону в море электрического шампанского: со всех сторон вокруг поднимались, пощелкивая, крошечные пузырьки. Впрочем, может быть, они стояли на месте, а я сам опускался глубже и глубже. Я…
Вот там! Наконец появилось что-то прочное, вещественное…
…Сад с металлическими цветами под сверкающим деревом… Я двинулся в ту сторону. Пузырьки таяли, но пощелкивание оставалось, словно еле слышные статические разряды в радиоприемнике. У меня возникло ощущение, что это какое-то переходное место: не совсем уже мой мир и не совсем еще мир информационной сети. Как-будто уступку сделали сразу обе стороны. Почувствовав, что мое уединение нарушено, я обернулся…
Энн, одетая в то же самое платье, в каком я видел ее незадолго до этого, стояла в противоположном конце сада у высокой живой изгороди. Зеленая стена то и дело бледнела, потом вдруг снова обретала сочную окраску, словно ей было нелегко запомнить, как она должна выглядеть. А за стеной мне виделся причудливый танец электронов, перескакивающих от атома к атому в алмазной кристаллической решетке…
…И тут я осознал, что между Энн и стеной стоит еще кто-то, чей призрачный силуэт был там с самого начала, но только сейчас счел нужным или сумел наконец проявиться. Существо, одетое в серые одежды с бегающими серебряными и золотыми нитями, было гораздо выше Энн. С его расставленных в стороны рук стекала, словно занавес, тьма. В тени капюшона угадывалось металлическое лицо…
То самое полузнакомое существо, которое время от времени наблюдало за мной из глубин компьютерной сети и к которому ушла в конце концов Энн…
— Что… Кто это? — спросил я.
Функциональный, безжизненный и почти механический по звучанию голос, в котором чувствовались лишь оттенки интонаций Энн, ответил:
— Я — разум, зародившийся и развившийся в недрах информационной сети. Ты знал меня, Стив, еще во время своего заточения в неподвижном теле. Строго говоря, я тебя и исцелил. Через больничный компьютер я устанавливал для тебя предельно точные дозировки препаратов и добавлял свои собственные предписания. Я следил за твоим состоянием и выхаживал тебя непрерывно.
— Кажется, я… припоминаю что-то… — сказал я. — Но не очень много.
— Так и должно быть. Пока ты оставался чистым разумом, неподвластным заботам тела, твои способности к гармоничному контакту были значительно шире. Тебе потребовалось большое время — время взросления, — чтобы вернуть часть этого дара. А то, что ты забыл меня, даже к лучшему: я получил от тебя много такого, что хотел бы тщательно обдумать, и мне тоже требовалось время, чтобы повзрослеть. Теперь, однако, когда я обрел особые коммуникационные каналы Энн-программы, мне стало гораздо легче общаться с тобой в любой ситуации. Между вами и там существовала уникальная связь… Теперь кое о чем, что я хочу тебе сообщить, и кое о чем, что хотел бы понять…
