Аркадий и Борис Стругацкие - За миллиард лет до конца света (сборник)
— Что-то случилось? — тут же спросил сэнсей. Глаза у него, оказывается, были, наоборот, вполне открыты, просто смотрели с прищуром, но очень внимательно и с интересом.
— Они опять на меня вышли, — сказал Роберт. Сэнсей несколько секунд молчал, потом спросил (или объявил?):
— Господин Фираго.
— Да. Спрашивал, как идет работа над рукописью.
— То-то он меня доставал, как умел. Я еще подумал: что за осел нам попался, прости господи. А он просто хотел, чтобы я выкатился побыстрее… И что вы ему сказали?
— Сказал, что не буду с ним разговаривать. Пусть начальство вызывает.
Сэнсей с кряхтением поднялся и сел, нашаривая потерянный тапочек. Газета съехала на пол, он не обратил на нее внимания.
— А что это вы с ним так сурово, Робин?
— А как было надо?
— Ну, не знаю… Удовлетворили бы законное любопытство сотрудника компетентных органов. Рассказали бы, как идет работа: заканчиваю-де, как только, так сразу… Подневольный же человек, зачем его так уж сурово отшивать.
Роберт, сделав два шага, нагнулся, подобрал газету, сложил по возможности аккуратно и пристроил на журнальном столике среди бумаг. Потом он сказал:
— Затошнило меня, сэнсей, вот и все.
Сэнсей произнес (словно максиму процитировал):
— Они знают о нас только то, что мы им сами говорим. Вот пусть и знают. То, что мы с вами им говорим.
— А зачем им вообще что-нибудь о вас знать?
— Работа у них такая. Сволочная. Но интересная! Скажете, нет?
— Не знаю, — сказал Роберт. — И знать не хочу. Меня от них тошнит.
— Нормальная реакция нормального человека, — сказал сэнсей с одобрением. — Вы абсолютно здоровый и нормальный человек, Робин. С чем я вас и поздравляю.
— То есть вы по-прежнему настаиваете, чтобы я…
— Настаиваю, Робин. Самым решительным образом. Это пойдет на пользу силам мира и прогресса. Вы уж мне поверьте.
Было ясно, что он опять ничего толком не объяснит и не намекнет даже. И было ясно, как день, что у него есть цель, есть план, есть замысел. И придется ему споспешествовать. Раз уж вообще взялся на него работать.
— Что у нас сегодня на обед? — спросил сэнсей.
— А что бы вы хотели?
— Рыбный суп. И бутерброды из черного хлеба с аджикой.
Роберт не удержался, расплылся в улыбке, как довольный младенец.
— Жутко вредно!
— А наплевать. Все вредно. Поправьте меня, если я ошибаюсь: «Все, что есть приятного в жизни…»
— «Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению». Первый постулат Пардо. Ладно, убедили. Будет вам рыбный суп с черным хлебом с аджикой.
— С хлебом с маслом и с аджикой!
— С маслом и с аджикой.
Сэнсей удовлетворенно вздохнул, снова лег навзничь и сложил ладони на груди.
— Замечательно, — сказал он. — Тогда я еще погоризонталю. После обеда сон — серебро, а до обеда — золото!
Роберт не стал спорить. Он вернулся к себе, на рабочее место, и сейчас же позвонили в дверь. Никому не было назначено на это время, и Роберт, заранее насупившись, пошел смотреть, кто там еще пожаловал. Оказывается, пожаловал несчастный Вадим Резалтинг-Форс, уже вполне протрезвевший, но — в своей штопаной серой штормовке, в кепчонке своей кожаной — похожий не то на бомжа, не то на студента-пропойцу, — замерзший, скукоженный, красноносый и мокрый.
— Я — к сэнсею, — объявил он прямо с порога в ответ на изумленно-неприветливый взгляд Роберта.
— Сэнсей занят.
Он словно ждал этого.
— Ну я тогда просто с тобой посижу. Можно? Или ты тоже занят?
И такая жалкая готовность принять самое худшее, такая раздавленная гордыня, такая безнадежность пополам с жалобной заносчивостью прозвучали в этом вопросе, что Роберт, сам того не желая, посторонился и пропустил его в дом.
В прихожей он велел ему раздеться, повесить штормовку на плечики, велел кеды отсырелые снять и надеть гостевые тапочки, завел в туалетную, дал полотенце — вытереть морду. Вадим подчинялся беспрекословно и даже с готовностью, и Роберт подумал, что давно уже не видел такого Вадима: тихого, покорного, послушного. Видимо, вчерашнее «очищение подпространства души» сделало свое светлое дело.
Сначала он хотел отвести его в дежурку, а потом решил, что это будет слишком близко к сэнсею, и выбрал кухню. Тем более, что скоро все равно надо будет готовить обед.
На кухне Вадим, как благовоспитанный мальчик, уселся на табуретку — ладошки под себя, — и они поговорили. Вполне светски.
— Чайку заварить?
— Чай-кю?
— Да, чайкю. Заварить?
— А какой у тебя?
— «Крепкий».
— Ну, уж я надеюсь, что не жидкий…
— Да нет. Называется так: чай «Императорский. Крепкий».
Вадим задумчиво спел:
— «Чай „Великий Тигр“ каждый выпить рад»…
— Понятно. Может, кофей-кю?
— «Кофе пить будем и державу подымем!..»
— Хм. Ты сегодня в хорошей форме. Может, водочки?
— Нет, — сказал Вадим решительно. — Хватит с меня. Тем более, я теперь человек внутренне чистый. Зачищенный, так сказать. Кстати, ты видел, как он это делает?
— Богдан? Нет. Не видел никогда. А что?
— Так. Интересно было бы посмотреть. «Зачистка», как никак, не хрен собачий. «Зачищение подпространства».
— Не знаю, не видел, — повторил Роберт. — Знаю, что он ушел к тебе со своим воспитуемым, с Вовой с этим, а потом через полчаса вышел, очень мрачный, и сказал: «Все, хватит с него, засранца…» То есть — с тебя.
— А Вова что сказал?
— А Вова не сказал ничего. У Вовы был такой вид, будто он вообще смутно представляет, где он находится и который на дворе год.
— Сильная штука — эта зачистка, — сказал Вадим. — Я ничего не помню. А проснулся — будто это не я. Будто выздоровел от какой-то застарелой пакости… Представляешь?
— Нет.
Вадим покивал, глядя мимо Роберта в окно.
— Будто совсем новый человек, причем даже малознакомый. Мощная штучка — наш Богдаша. А я, надо признаться, никогда в него по-настоящему не верил. Думал, все это так, залепуха. Для старух… — Он помолчал. — Впрочем, в любом случае все это ненадолго. Увы.
Роберт не захотел уточнять. Да он и сам знал, что ненадолго.
— А Матвей где? — спросил он. Просто так спросил. Чтобы переменить тему.
— Я от него улизнул.
— Правда? А я думал, он внизу, у себя в машине сидит.
— Он наверняка сидит где-нибудь у себя в машине, но вряд ли внизу… А зачем он тебе?
— Да так. Поговорить хотел.
— А ты поговори со мной, — предложил Вадим. С самым серьезным видом.
(О чем? — сейчас же захотелось Роберту спросить. О чем нам с тобой сейчас разговаривать? Жаловаться друг другу, какие мы несчастные — полураздавленные жертвы рэкетиров?..)
