Людмила Свешникова - Лиловая собака (сборник)
В то время жизнь представлялась ему прекрасной, а всё, что он писал, только прелюдией к более значимому, к Главной Картине. Было ещё неясно, о чём она будет, но предвкушение встречи с ней было радостным ожиданием. В коммунальной его комнатке появилась молоденькая девчонка, внеся в бытиё новое приятное содержание: Игорь женился. Молоденькая жена оказалась «своим парнем». До полуночи варила кофе для друзей, собирающихся у Игоря поспорить о смысле искусства, была приятно общительной и весёлой. Но скоро Игорь стал отцом крохотного крикливого мальчишки, страдающего то животиком, то простудой, а «свой парень» безвозвратно исчез. В коммуналке появилась раздражённая усталая женщина, небрежно причёсанная, в помятом халатике с пятнами молока и каши. Сначала ребёнок вызвал в Игоре раздражение и досаду своим появлением, потом жалость и нежность. Пришло понимание: необходимо больше зарабатывать, чтобы жена могла сидеть дома со слабым мальчиком.
Как-то в июне на художественную мастерскую, где работал Игорь, пришёл заказ на большое панно для Дворца культуры в Оренбурге. Игорь согласился отправиться в далёкий город вдвоём с Ионычем — так прозвали немолодого художника за излишнюю тучность и неизменный вопрос в случае заказа: «Это сколько стоит?» Они выехали на другой же день.
Ночью поезд миновал большие станции, утром мимо вагонных окошек замелькали небольшие станционные постройки, домики путевых обходчиков, тоскливо одинокие среди безлесых пространств, — начиналось Оренбуржье. Неожиданно после бескрайних пустот степи возник плотный строй сосен с золотистыми стволами и кто-то сообщил, что это и есть знаменитый Бузулукский бор. Поезд приветствовал бор длинным гудком. Звук, цепляясь за верхушки деревьев, далеко откатился и вернулся глухим эхом, потом мимо опять поплыла унылая плоскость земли. Заморосил дождь. Капли залетали в купе, пришлось поднять стёкла окна, оно помутнело от водяных струек, срываемых встречным ветром. Состав быстро убежал из-под тучи, изливающейся дождём, окна в вагоне опустили, влажный ветер принёс в духоту купе запахи степных трав. Игорь вышел в коридор, опустил и там окно и вдруг ощутил острый восторг. Низкие грозовые тучи закрывали солнце, над ними словно бы кипело расплавленное золото и, протекая в промежутки тёмно-лиловых туч, изливалось на поле цветущего клевера. Там же, куда не достигал небесный цвет, клевер казался насыщенно-красным, как капли застывшей крови.
С непроходящим восторгом Игорь жадно вглядывался в великолепие солнечного кипения над темнотой туч, ежеминутно меняющуюся их окраску и пушистые цветы, горящие розовым огнём, на все это прекрасное созвучие контрастов, таких совершенных и неповторимых.
— Господи, красота какая! — вывел его из оцепенения женский голос, и он понял, что видит свою Главную Картину, видит мельком: поезд быстро минует её, она навсегда исчезнет.
Он бросился к проводнице. Та пила чай, равнодушно поглядывая в окно. На откидном столике, около большого чайника, лежал большой кус сала и небрежно нарезанный чёрный хлеб.
— Мне необходимо сойти! — сказал Игорь.
— До Оренбурга-то далеко, — удивилась проводница.
— Понимаете, мне необходимо немедленно! — воскликнул он.
— Чо, стоп-кран, что ли, дёргать?! — рассердилась проводница. — Ишь, приспичило. Вот сейчас разъезд Первомайский, дак сходите — две минуты стоим…
Игорь бегом вернулся в своё купе, схватил этюдник и бросился в тамбур. Поезд начинал тормозить.
— Ты куда? — удивился Ионыч.
— Выхожу. Отличная натура…
— Не валяй дурака! Нам завтра на месте быть!
— Опоздаю на сутки.
— Подожди, подожди! — закричал Ионыч. — С ума сошёл!
Состав остановился. Игорь спрыгнул на деревянную платформу. «Двинусь в обратную сторону пешком», — решил он.
Лязгнули тормоза, поплыли мимо вагоны. Ионыч что-то кричал из тамбура, но Игорь не оглядываясь шагал вдоль железнодорожного полотна к клеверному полю. Он торопливо установил этюдник с небольшим холстом на лёгком подрамнике, выдавил на палитру пурпурный кадмий, золотистую охру, фиолетовый краплак и начал писать.
Золотое кипение над темнотой туч слегка поблекло, но пушистые цветы так же горели розовыми огоньками. Игорь работал, кладя быстрые мазки на холст, вглядываясь в поле. Впрочем, картина с неистовой игрой красок уже запечатлелась в его памяти, он мог видеть её с закрытыми глазами. Работал он, пока не посерело закатное небо, опять зачастил дождь и похолодало. Озноб от промокшей рубашки напомнил о куртке, оставленной в купе, наступал вечер, и он пошёл к станции узнать о ближайшем поезде на Оренбург.
В крохотном зальце станции стояли два деревянных дивана с неизменным МГТС на спинках и бачок питьевой воды с надёжно прикованной на цепь кружкой. Женщина в выцветшем платье с замызганным подолом, широко расставляя толстые ноги, обутые в галоши, мыла пол. Игорь нацедил из бачка желтоватой воды и пошутил:
— Мощное сооружение.
— А то как! — сердито отозвалась женщина. — То и гляди уворуют. Со скорого, что ли?
— Со скорого.
— Не к учителю?
— Я здесь никого не знаю, захотелось запечатлеть ваши места.
— Какие такие места — степь-матушка. Выйди-ка на двор, дай домыть.
Дождик не прекращался — реденький и упорный. В темноте безлесая местность неразличимо сливалась с горизонтом, пахло мокрой землёй и душисто-пряным травяным настоем. В полукилометре от станции мигали слабые огоньки, должно быть, пристанционный посёлок. Женщина скоро вышла и выплеснула с платформы грязную воду из ведра. Игорь, стараясь не наследить, вытер ноги о мокрую тряпку у порога, вернулся в станционное зальце и остановился напротив картины, прислонённой к спинке эмпээсовской мебели. Она увиделась ему похожей на цветную фотографию, и, вглядываясь, он старался понять, почему не получилось ясно увиденное, поразившее воображение. Вытащив из этюдника мастихин, раздражённо начал снимать он с полотна краску. Несколько кусочков её упали на пол.
— Эй! — воскликнула вошедшая следом за ним женщина. — Эй, чего хавозишь-то! Тут моешь, моешь…
— Извините… — Игорь носовым платком подтёр пол.
— Если от оренбургского отстал, так завтра в обед пройдёт. Так до завтрева и будешь тут? — Она бросила на деревянный диван жидкий матрасик и телогрейку.
— Послушайте, мне надо остаться на день. Нельзя ли где переночевать… и поужинать. Я заплачу. — Игорь вытащил кошелёк, тиснённый по коже золотом.
Женщина с уважением посмотрела на красивый кошелёк.
— Чего нельзя — ночуй. На дежурстве я, а ты иди за линию, вторая изба с краю. Спросишь Микешу Попова — сынок мой. Скажи, так, мол, и так, мать прислала. Молока пускай даст, на загнётке картоха утрешняя в чугунке…
