Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)
Достигнув пенсионного возраста, Марьин резонно и своевременно рассудил, что лучше уйти самому, чем дожидаться, пока тебя «уйдут», и подобру-поздорову отбыл в теплые края.
Уточкин принялся за дело рьяно. Начал он с переоборудования ректорского кабинета, который счел непрестижно скромным. Кабинет отделали дубовыми панелями и синтетической кожей, в стены встроили шкафы, пол во всю ширь застлали ковром, мебель сменили. Смежное помещение (его прежде занимал научно-исследовательский сектор) превратили в комнату отдыха, соединенную с кабинетом скрытой — под панель — дверью.
В комнате отдыха (злые языки окрестили ее «будуаром») кожей были обтянуты не только стены, но и потолок. Диван, кресла и стол на низких ножках создавали интимную обстановку. Приглушенный свет подчеркивал ощущение уюта.
Здесь ректор принимал почетных гостей и особо приближенных сотрудников. Сидя в глубоком, покойном кресле, он позволял себе расслабиться, разговор обычно носил доверительный характер, на столе часто появлялись неиссякаемая коробка шоколадных конфет и чашечки кофе.
Плотников был впервые приглашен в «будуар» после довольно неприятного инцидента…
Профессор воспринял назначение нового ректора с радостью. Его уже давно тревожил застой, царивший в институте, и когда Уточкин выступил с программой предстоящих нововведений, он поддержал их. Ректор — это чувствовалось — представлял, каким должен быть передовой вуз, улавливал новые веяния, обладал широтой взгляда, отличающей прирожденного администратора.
Правда, Плотников быстро распознал, какая сила движет Уточкиным.
— К пятидесяти стану членкором, а там посмотрим… — откровенно сказал тот Алексею Федоровичу чуть ли не при первом разговоре.
Профессора это покоробило, но, поразмыслив, он пришел к выводу:
«В конце концов, если человек хочет сделать карьеру и у него есть для этого основания, то стоит ли обвинять его в карьеризме? Пусть будет карьеристом, но для пользы дела!»
Уточкин творчески изучил систему показателей, которыми оценивали работу вузов, выбрал самые выигрышные по числу присуждаемых баллов и сосредоточил на них максимум сил и внимания. Он ввел жесткую «разверстку»: если раньше кафедры сами решали, сколько запланировать заявок на авторские свидетельства, научных статей, докладов на различного ранга конференциях, то теперь цифры спускались сверху и «недостача» в конце года влекла за собой взыскания.
По остальным разделам системы показателей ректор в качестве ближайшего ориентира взял «среднеминистерские» баллы. В баллах выражали даже возраст преподавателей. И он оказался выше, чем в среднем по министерству (а в данном случае «выше» означало «хуже»).
Уточкин стал постепенно избавляться от «переростков». Конкурсная система замещения вакантных должностей не давала уволить преподавателя до истечения пятилетнего срока. Но зато можно было отказать в переизбрании на очередной срок. И вот, отработав пятнадцать лет, сорокалетний ассистент, не сумевший за это время обзавестись ученой степенью и перейти в доценты или старшие преподаватели, оказывался за бортом…
Один за другим из института уходили опытные педагоги, а на их место принимали вчерашних студентов. В этом усматривался свой резон: смены поколений не избежать, так не лучше ли заблаговременно сделать ставку на молодых?
«Но ведь коллектив преподавателей не футбольная команда, — с болью думал Плотников. — Уходят те, кто мог работать еще не один десяток лет, чей профессиональный опыт складывался годами. Ученая степень желательна, кто против этого спорит? Но она еще не определяет квалификацию преподавателя — можно быть перспективным ученым и никудышным педагогом».
За сорокалетними ассистентами последовали шестидесятилетние доценты, чей возраст тоже снижал показатели института. И тогда Плотников выступил на профсоюзной конференции:
— Мои годы, увы, приближаются к среднеминистерскому рубежу, имеющему столь большое значение для Игоря Валерьевича. Начну подыскивать другое место работы!
Это был неприкрытый демарш: в институте вместе с ректором, Плотниковым и тогда еще здравствовавшим профессором-механиком, насчитывалось всего пять обладателей высшей ученой степени. А процент докторов наук был куда более весомым показателем, чем их возраст.
Алексею Федоровичу устроили овацию. После этого выступления он и удостоился впервые приглашения в «будуар».
Ректор был подчеркнуто доброжелателен и уважителен.
— Дорогой Алексей Федорович! Мы с вами должны найти общий язык, и мы его найдем. Возможно, я допускаю тактические просчеты, но стратегия моя правильна. Мне нужна ваша поддержка. И на меня вы тоже можете рассчитывать. Чашечку кофе? Нина Викторовна, угостите нас!
Секретарь ректора, приветливая женщина средних лет, словно радушная хозяйка, налила в чашки густой ароматный напиток.
— А может, по рюмочке коньяку? — заговорщически шепнул ректор.
— Благодарю вас, — отказался Плотников. — Мне импонируют ваши стратегические замыслы, Игорь Валерьевич, и в этом постараюсь вас поддерживать. Что же касается тактических принципов, то здесь мы вряд ли окажемся единомышленниками. Извините за прямоту, но не приучен ходить по трупам.
— Ну уж и по трупам, — криво улыбнулся Уточкин. — Поражаюсь вашему воображению, Алексей Федорович! Вы, кажется, фантастикой балуетесь? А мне вот некогда. Я как атлант, только у меня на загорбке не земной шар, а институт.
— Желаю не уронить.
— Постараюсь.
С тех пор их отношения напоминали строго соблюдаемый вооруженный нейтралитет. Уточкин, надо отдать ему должное, руководствовался не личными симпатиями или антипатиями к человеку, а исключительно его нужностью, ролью, которую тот мог и должен был сыграть в осуществлении стратегического замысла. Плотников же, пользовавшийся у коллег неоспоримым авторитетом, в шахматной партии Уточкина (по крайней мере, в ее дебюте) занимал положение если и не ферзя, то уж, во всяком случае, одной из тяжелых фигур.
Ректор постепенно обзавелся трудолюбивыми помощниками и не только не сковывал их инициативы, что присуще недальновидным руководителям, а напротив, всячески ее поощрял, переложив на приближенных наиболее трудоемкие из собственных функций. Впрочем, он ни на минуту не выпускал из рук бразды правления и не давал никому забыть подчиненной роли.
Большое значение Уточкин придавал своей «представительской» деятельности. Он нанес визиты директорам всех сколько-нибудь крупных предприятий города, начав с мебельной фабрики, где договорился об изготовлении «престижной» мебели для своего кабинета в обмен на студенческую рабочую силу, в которой фабрика остро нуждалась.
