Светлана Тулина - Воображала
— Вот поэтому-то ты до сих пор и здесь… Все остальное — чушь собачья. Отговорки. Да ты и сама это понимаешь, ты же не идиотка. Раз до сих пор здесь — значит, понимаешь… Просто ведешь себя, как страус — сунула голову в песок и думаешь, что все в порядке и никто-то тебя, бедную, не видит…
Голос его гулко отдается от серых стен, сложенных из крупных камней. Высоко под потолком — узкое окошко с допотопной решеткой, сквозь нее виден кусочек неба. Камера теперь напоминает глубокий каменный мешок или башню, в ней нет ни углов, ни дверей. Голос Воображалы, такой же усталый и неприязненный:
— Заткнись…
Беззвучный смех врача, больше похожий на кашель. Крик чайки за окном.
— Голову в песок — это очень удобно… Но так нельзя — всю жизнь. Не получится… И когда-нибудь ты наберешься смелости признаться самой себе, что убегать тебе больше некуда. И вот тогда… Именно тогда. Ты станешь работать на них. На свой оживший кошмар. Как они и хотели. Но тольк — уже вполне осознанно…
За узким окошком — пронзительно-яркое небо. Шум прибоя. Яркое солнце.
Мельком — две лежащие валетом фигурки глубоко на дне мрачного каменного колодца. Гулкий звук падающих капель. Голос Воображалы:
— Я могу вернуть все к самому началу…
Шум прибоя. Ослепительный блеск прямо в камеру, потом тускнеет, дробится, рассыпается брызгами на мокрых камнях.
Смена кадраТрехлетняя Воображала играет на песке туфелькой. Голос китайца:
— Выбор за вами… Но в любом случае вам придется постараться…
Крик чайки. Она — как белый штрих на ярко-синем небе. На узкой полоске ярко-синего неба в крупную клетку, окаймленной серым камнем.
Смена кадраИзнутри башня залита оранжевым предзакатным светом, окошко теперь кажется почти черным. Голос врача:
— … И все повторится опять… — оранжевый свет. Чернильные тени. Воображала сидит у каменной стены, голова запрокинута. Пальцы автоматически перебирают оранжевый песок.
— … Может быть, уже повторялось… И не раз…
Звук падающих капель. Чайки больше не видно в окне. Небо светлеет, выцветает, становится неотличимым от стен. Оранжевый свет тускнеет. Голос Воображалы тих и бесцветен:
— Но ведь я могу и не притворяться. Я могу все… В том числе — и на самом деле стать такою, как все.
Звук лопнувшей струны. Трехлетняя девочка на ярком песке резко вскидывает голову.
Смена кадраСалон движущейся автомашины. Маленькая девочка в светлых колготках и красном платьице стоит на коленках на заднем сиденье. За стеклом — ночная дорога. Идет дождь. Раздраженный голос женщины:
— Сядь нормально, кому сказали?!
Девочка оборачивается, послушно устраивается на сидении. Она мало похожа на Воображалу — слишком спокойная, слишком послушная, слишком аккуратная, слишком темный оттенок платья и волос. В салоне полутемно, лица не разобрать.
Машина останавливается.
— Ну что ты там копаешься?
Хлопает дверца, раздраженный голос женщины слегка приглушен. Девочка послушно сползает с сиденья, оказывается на свету. Поднимает голову.
У нее лицо Анаис.
И неизменная еле заметная улыбочка…
Камера надвигается на стекло машины, залитое дождем.
Смена кадраЗалитое дождем оконное стекло. Вид на ночной город немного сверху, где-то с уровня пятого-шестого этажа. Огни реклам, строчка фонарей вдоль дороги. Очень тихо.
Смена ракурсаУ огромного, во всю стену, окна стоит Воображала. Смотрит на мокрую улицу. Ее лицо смутно отражается в темном стекле. Огни расплываются, сливаясь, отражение становится отчетливым. Оно еле заметно улыбается, не размыкая губ. Ярко-рыжие волосы гаснут, не отражаясь, светлое личико в стекле обрамлено сгустившейся темнотой. Стекло затуманивается — Воображала дышит на него, протягивая по черному фону непрозрачную серую полосу. Пальцем рисует на ней три флажка в ряд. Серая полоска быстро тает, исчезая, нарисованные флажки пропадают, вновь проступает отражение. Что-то в нем не так, но рассмотреть отчетливо не удается — Воображала снова дышит на стекло, и на туманной полоске проявляются нарисованные ранее флажки. Воображала стирает их рукой. Говорит вполголоса:
— Чушь собачья… — оборачивается, взметнув складками оранжевого мушкетерского плаща. В церемонном поклоне снимает оранжевую шляпу с голубым пером:
— Туше, монсьёр!
Фыркает весело. Глаза сияют, улыбка безмятежна. Словно и не было военного бункера и серой башни.
— Конечно, не смогу! Ты прав. Даже представить такое… — она передергивает плечами, опять фыркает, выпячивает грудь, — Я ведь исключительная. Неповторимая. Единственная. На том стоим и стоять будем! И никогда я не смогу перестать в это верить, хоть тресни. Это же в природе человеческой, в свою исключительность верить. Так что ничего не попишешь…
Она щелкает пальцами, и на них оранжево-синим цветком распускается неоновая бабочка. Шевелит светящимися крылышками, переливается. Словно огонек свечи. Воображала смотрит на нее задумчиво, голос ее меняется:
— Когда-то я пыталась объяснить им, что я тут не при чем… Они ведь и сами всё это могут. Все. Без исключения. Стоит им только поверить. По-настоящему поверить. Но они не верили. Теперь я думаю — хорошо, что они мне не верили. Представляешь, что было бы, если бы они все-таки смогли?.. Только они одни, пока другие не могут… Ж-жуть… Нет, все-таки хорошо, что у военных так туго с верой, даже с верой в себя самих. И, потом, если уж делать ТАК — то всем, без исключения. Иначе просто нечестно получится… Но такого не бывает, все сразу вообще не смогут в такое поверить, вот ведь в чем штука! Н-да, проблемка, однако…
— Собираешься облагодетельствовать всех и сразу? — врач лежит на боку, подперев голову рукой, смотрит на Воображалу снизу вверх, голос ехиден, — Так сказать, наследить в Истории. Ню-ню…
Воображала смотрит на бабочку. Бабочка машет крылышками — ритмично, словно танцуя. На лице у Воображалы мерцают сине-оранжевые отблески.
Врач громко щелкает пальцами. Воображала вздрагивает, вскидывает брови:
— А?.. — вид у нее растерянный и немного смущенный, взгляд непонимающий. Моргает, решительно протягивает врачу бабочку:
— Держи!
С пальцев ее срывается сине-оранжевый лучик, ударяет в поднятую врачом ладонь. На ладони сжимается в шарик, расправляет сине-оранжевые крылья. Врач смотрит на бабочку недоуменно, потом переводит взгляд туда, где только что стояла Воображала. Лицо его меняется — он ПОНИМАЕТ. Вскакивает, бросается к окну.
У окна никого нет, рамы открыты, ночной город внизу — нерезко и мутно, словно его затягивает туманом. Рванувшийся к окну врач с размаху налетает на стену — окно не настоящее, оно просто нарисовано на белой штукатурке. Слой побелки с рисунком осыпается, оплывает, его затягивает серым бетоном стены. Врач стоит лицом к сплошной бетонной стене…
