Робертсон Дэвис - Мир чудес (Дептфордская трилогия - 3)
- Все бы вам философствовать... - протянул Кингховн. - Философия наркотик северян. Что такое зло? Вы этого не знаете. Но если вам требуется создать в вашем фильме атмосферу зла, вы говорите мне, а я организую тучи, необычный свет и найду нужный ракурс для съемок. Если же на эту сцену взглянуть в солнечный день и с другой точки, то атмосфера будет комедийная.
- Вы всегда изображаете из себя крутого парня, реалиста, - сказал Линд. - И это замечательно. За это я вас и люблю, Гарри. Но вы не художник, ну разве что в своей узкой области, поэтому предоставьте-ка лучше мне решать, что на экране зло, а что - комедия. Это нечто большее, чем зрительный образ. Сейчас мы говорим о человеческой жизни.
Во время этих вечерних посиделок Лизл говорила очень мало, и я думаю, киношники пребывали в заблуждении, полагая, будто ей нечего сказать. Но вот теперь она взяла слово.
- О чьей жизни вы говорите? - спросила она. - Вот еще одна проблема биографии и автобиографии, мой дорогой Инджестри. У вас ничего не получится, если вы не сделаете кого-то одного героем драмы, а всех остальных статистами. Вы только почитайте, что пишут о себе политики! Черчилль, Гитлер и иже с ними вдруг отходят на задний план рядом с сэром Завирало Пустобрехом, на которого всегда направлены прожектора. Магнусу не чужд эготизм преуспевающего артиста. Он раз за разом не забывал напоминать нам, что в его деле ему нет равных. Он делает это без ложной скромности. Его не останавливает этика среднего класса, по которой лучше бы это говорил кто-нибудь другой, а не он. Он знает - мы этого не скажем, поскольку ничто не может быть гибельнее для ощущения равенства, без которого невозможно приятное общение, чем назойливое напоминание о том, что один из членов вашей компании на голову выше остальных. Когда дела обстоят так, считается хорошим тоном, если особа выдающихся качеств помалкивает о своей исключительности. Поскольку Магнус вел свой рассказ в течение нескольких часов, мы решили, что его точка зрения - единственная.
Взять хотя бы эту историю со смертью Виллара. Если послушать Магнуса, то получается, что Виллара убил он, подвергнув перед этим длительному, жестокому унижению. Трагедия смерти Виллара - в том свете, в каком ее представил Фаустус Легран. Но разве сам Виллар не человек? Кого он, лежа на своем смертном одре, считал героем драмы? Уж, конечно, не Магнуса, поверьте мне. Или посмотрите с точки зрения Господа. Но если вам это неловко, давайте предположим, что вы хотите сделать фильм о жизни и смерти Виллара. Вам понадобится Магнус, но не он здесь герой. Он всего лишь необходимый посредник, который приводит Виллара к могиле. Для каждого своя жизнь история страстей, но у вас не получится никаких сногсшибательных страстей без доброго старого Иуды Искариота. Кто-то должен играть Иуду, и обычно эта роль считается тонкой и содержательной. Если вам предложили такую роль, можете этим гордиться. Помните Тайную вечерю? Христос сказал, что его предаст один из тех, кто сидит с ним за столом. Ученики по очереди стали спрашивать, кто же это сделает. И когда свой вопрос задал Иуда, Христос ответил, что тот и будет предателем.
Вам никогда не приходило в голову, что в груди какого-нибудь из менее известных апостолов, ну, скажем, Иуды Леввея, брата Иакова, которого традиция представляет как толстяка, зрело недовольство: опять, мол, этот Искариот выставляется? Христос умер на кресте, у Искариота были свои страсти, но кто-нибудь может мне сказать, что сталось с Иудой Леввеем? А ведь он тоже был человеком, и если бы написал автобиографию, то, как вы думаете, занимал бы в ней Христос главное место? У постели умирающего Виллара, кажется, была какая-то бородатая женщина. Мне бы хотелось выслушать ее точку зрения. Правда, она - женщина, и, может быть, ей хватило бы ума не считать себя центральной фигурой этой истории, но кому бы она отвела главное место - Виллару или Магнусу?
- Любой бы сгодился, - сказал Кингховн, - нужно только сосредоточиться на чем-то одном. Иначе вы получите cinema verite. Смотреть на это иногда интересно, но это не имеет никакого отношения к verite* [Правда (фр.).], потому что ни в чем вас не убеждает. Это вроде тех кадров о войне, что показывают по телевизору: поверить, что происходит что-то трагическое, невозможно. Если вы хотите, чтобы ваш фильм был похож на правду, вам нужен кто-то вроде Юргена, который знает, что такое правда, и кто-то вроде меня, который умеет снимать, чтобы вам и в голову не пришло, что правда может выглядеть как-нибудь иначе. Конечно, то, что вы получите, не есть правда, но во многих отношениях - не только в кинематографическом - это, возможно, гораздо лучше правды. Если вы хотите снять смерть Виллара с точки зрения бородатой женщины, я, безусловно, могу это сделать. Но я не считаю, что мою правду можно выдавать за более достоверную, чем все остальные. А почему? Да по той простой причине, что я могу снимать на заказ.
- Ну да, об этом-то наши глупые умники вечно и грызутся, - отозвалась Лизл. - Если вам нужна правда, то, наверно, фильм вы должны снимать с точки зрения Господа, сосредоточившись на том, что он считает важным. И я не сомневаюсь, результат будет ничуть не похож на cinema verite. Но я думаю, что ни вы, Гарри, ни вы, Юрген, не годитесь для такой работы.
- Бога нет, - высказался Кингховн, - и я никогда не испытывал ни малейшей потребности изобретать его.
- Может быть, поэтому вы так и не стали художником. О да, вы классный профессионал, но художником вы не стали, - произнес Линд. - Только изобретя нескольких богов, мы начинаем испытывать беспокойство - чувствовать, что кто-то смеется над нами, а это один из путей к вере.
- Айзенгрим много рассуждает о Боге, - вставил Инджестри, - и кажется, Бог для него до сих пор реальность, безмерная и ощутимая. Но - убийственно серьезная. Мех в дыму, понимаете ли... Нет, Библию время от времени нужно почитывать... там есть такие необыкновенные изюминки, только и ждут, чтобы их кто-нибудь выковырял. Но даже литературные переработки Библии для легкого чтения дьявольски толстые! Наверно, Библию можно было бы просматривать с пятого на десятое, но все равно я только на всякую скучищу и натыкаюсь Аминадав породил Ионадава, и так далее.
- Мы выслушали только часть истории, - сказал я. - Магнус не преминул нам сообщить, что смотрит на начальный период своей жизни с высоты положения человека, который за прошедшие сорок лет стал совсем другим. К чему же он клонит?
- Никто не может измениться настолько, чтобы забыть, каким он видел мир в юности, - проговорил Линд. - Годы детства всегда самые яркие. Он наводит нас на мысль о том, что его детство сделало из него негодяя. А потому, мне кажется, мы должны допустить, что он и по сей день остался негодяем, бездействующим негодяем, но не бывшим.
