Андрей Столяров - Жаворонок
У нее даже нет времени, чтобы спокойно поразмыслить об этом. «Армия» движется дальше и увеличивается в размерах, как снежный ком. Пополнение происходит уже не только за счет городов, замерших вдоль шоссе: из Москвы, из Саратова, из Петербурга и даже из Владивостока прилетают и прибывают люди, прослышавшие о невиданном предприятии. Появляется группа из Белоруссии, готовая придать делу межреспубликанский характер, приезжают посланцы Молдавии, как ни странно – вместе с парламентариями Приднестровской республики, мэрия Севастополя, воспрявшая от радостных вестей из России, обещает присоединиться к «Освободительному походу» в полном составе. Появляются люди из Средней Азии и кавказских республик: из Осетии, Грузии, Армении, Азербайджана. И, наконец, как решающий знак того, что на Украине их действительно ждут, ранним утром в субботу у охранения, которое выставляет теперь дядя Паша, останавливается украшенный кумачовым стягом СССР новенький микроавтобус, и из него с сознанием собственной значимости, выходит делегация городов Украины: представители Харькова, Днепропетровска, Рогачиц и даже Киева. Непонятно, конечно, кто уполномочил этих, как они представляются, «народных избранников», но такие вопросы в лагере предпочитают на задавать: посланники городов заявляют о полной своей поддержке этого «благородного начинания», приосанясь, передают «горячий привет всем народам России» и клянутся, показывая на то же кумачовое полотнище, «отдать все силы делу объединения дружественных республик… Воле народов не смеет противостоять никто!..» Жанна, выступившая на два шага вперед, поднимает к небу ладонь; секундная пауза, тишина; кажется, замирает даже листва на деревьях, после чего делегации смешиваются и начинается общий восторг.
Эта сцена, вероятно, трогательная и очень забавная. Будто возродилась эпоха торжественных советских объятий. Впрочем, на ее «бывший» характер никто не обращает внимания. Телевидение записывает радость мужчин, хлопающих друг друга по пиджакам, крепкие горячие рукопожатия, «аплодисменты, переходящие в овацию», и уже через шесть часов, в дневных новостях дикторы с умилением сообщают о небывалом энтузиазме, который царит в «Русской армии», о поддержке ее со стороны самых разных народов и о страстном мужестве Девы, преодолевающей любые препятствия.
Здесь, конечно, есть некоторое преувеличение. За неделю с того момента, когда они на двух машинах выехали из столицы, Жанна преодолела большую часть пути от Москвы до нынешней границы России. Движутся они достаточно быстро: «армия», несмотря на ежедневное пополнение, пока что невелика и, благодаря «газонам», мобильна даже на российских проселках. К тому же во избежание инцидентов Жанна, точнее просчитывающий их стратегию дядя Паша, на ночевку предпочитает останавливаться не в городах, где возможны коллизии с местными органами правопорядка, а на безопасном, иногда весьма значительном от них расстоянии, что на первых порах не способствует вниманию прессы. О походе пишут только районные или областные газеты. И похоже, что Кремль даже не подозревает об этой неожиданной акции. Никому и в голову не приходит, что, даже не пробуя скрыться, как, наверное, поступил бы на ее месте любой здравомыслящий человек, Жанна открыто и недвусмысленно заявит о своем безумном намерении, обострит ситуацию до предела и бросит вызов сразу обеим столицам. До Кремля областная пресса доходит, видимо, с опозданием, и поэтому маршу «армии» по проселкам никто не препятствует; местные власти, скорее, рады этому неожиданному вниманию, компетентные органы на местах, не получив указаний, бездействуют, но когда в середине недели некая молодежная радиостанция выдает в эфир грандиозный по размаху и темпераменту репортаж, начинают спохватываться и другие средства массовой информации.
Уже на другое утро в колонне, пробирающейся на Брянск, появляются корреспонденты крупнейших газет, в том числе и нескольких зарубежных, две телевизионных бригады, «российская» и «независимая», и почти два десятка радиожурналистов, увешанных аппаратурой. Прямо в лесу, на поляне, собирается пресс-конференция, которую ведет Зайчик, делаются различные заявления, снимаются эффектные кадры. Вечером они появляются сразу в трех телевизионных каналах, и – бабахает, завеса невидимости с похода сорвана. Пресса буквально за сутки разносит сенсационные вести по всей России. В Кремле, вероятно, вздрагивают и чисто по-русски хватаются за головы. Теперь следует ожидать ответных мер соответствующих ведомств. И такие меры, конечно, предпринимаются незамедлительно. Когда уже после Брянска, где к «армии» Жанны присоединяется сразу почти тысяча человек, колонна, по настоянию дяди Паши, опять выныривает на Киевскую дорогу, обнаруживается, что автострада по всей ширине перегорожена металлическими «ежами», а за «ежами» сомкнул пластиковые щиты отряд особого назначения: дубинки, пятнистые комбинезоны, шлемы с закрышками. Вперед выступает офицер с репродуктором на груди и резко машет рукой, чтобы машины остановились.
Наступает, по-видимому, критическое мгновение всего похода. Ясно, что командиру отряда отдан очень четкий приказ: задержать и рассеять колонну «политических экстремистов», ясно, что ему даны инструкции применять все средства, какие он сочтет нужным – вероятно, слезоточивый газ, дубинки, водометную установку (две машины типа «пожарных» уже целятся на шоссе), – и не менее ясно, что командир намерен исполнить приказ любой ценой. И если в ближайшие полчаса именно это и произойдет, если насторожившаяся колонна и в самом деле будет рассеяна, если будут реквизированы автобусы и прочее их небогатое оснащение и, конечно, если хотя бы на сутки Жанна будет подвергнута превентивному задержанию, то на этом, по-видимому, и закончится их отчаянное предприятие: собрать «армию» во второй раз ей уже не дадут, момент будет упущен, энтузиазм растворится в безбрежных российских просторах, ей навсегда придется проститься с мыслями о предназначении.
Понимает все это, наверное, не только Жанна. Колонна автобусов, грузовиков, мотоциклов растерянно приваливается к обочине. С подножек, из кабин, из крытых фургонов сыпятся люди. Они топчутся и постепенно пробираются к ней, будто ища защиты. Жанна видит встревоженное хмурое лицо дяди Паши, бледную физиономию Зайчика, обрызганную сыпью веснушек, видит обрамленные веками, черные изюмины глаз Дона Степано. Кажется, он что-то советует; губы его, во всяком случае, размыкаются. Однако слова, будто чернила, расплываются в воздухе. Звуки до нее не доходят, как впрочем и все остальное. Она знает лишь, что все решается именно здесь, в эти минуты. Судьба всего предприятия. Сейчас или никогда! И тогда она поворачивается и идет по шоссе к колючему ограждению. А навстречу ей движется офицер, придерживающий на груди зев мегафона.
