Наталья Иртенина - Меч Константина
— Какого ляда! — наседал он на Фашиста и Святополка. — Расстрелять без всякого цацканья. Чтоб соплеменники их твердо вызубрили: оккупанты из России не возвращаются…
— Эти вернутся, — ответно пошел на него командир. — Если сумеют. Во-первых, мы в безоружных не стреляем Во-вторых, их соплеменников это не остановит. Они уже твердо вызубрили, что Россия им мешала, мешает и будет мешать.
Ярый скрежетнул зубами и, вдруг развернувшись, приставил ствол к голове одного из пленных.
— Ладно, тогда я сам пристрелю хоть одного, В обмен на моего убитого парня.
Пленный повалился на колени и истошно закричал, что он не оккупант.
— Не стреляйте, я свой, русский, проверьте паспорт, меня просто наняли через агентство!.. Не убивайте, пожалуйста…
Ярый вдруг расхохотался.
— Да ты просто дурак, парень!
Фашист подошел к своему пленному, намотал на кулак его галстук и потянул на себя.
— Что же ты, русский, родиной торгуешь, оптом и в розницу?.. — Он жестко смотрел парню в глаза. — Нет, ты не русский, не имеешь права так называться. Не свой ты. И паспорт твой врет. Ты вирус, микроб-мутант, пришелец из ниоткуда. Оккупантский наймит. Бот тебя действительно опасно оставлять в живых. По законам военного времени… Командир? — повернулся он к Святополку.
— Майкл Черноф-ф, — угрюмо прочитал тот на бэджике парня. — В собственной стране отказываться от своего имени? — И резко: — Когда завербовался в Легион?
— Три года назад, — заплетающимся языком пролепетал «Чернофф».
Ярый перестал давиться смехом.
— Этого вздернуть, — сказал он, опять помрачнев.
Но командир не торопился.
— Если я предложу тебе место в моем отряде, пойдешь? — спросил он парня.
Фашист отпустил галстук пленного и в упор сверлил его требовательным, неуступчивым взглядом.
— Вы нанимаете меня? — по-своему оценил ситуацию «Чернофф», расправил плечи и мгновенно преобразился, перешел на деловой тон: — Я осознаю, что положение не располагает к торгу, но у меня высокая квалификация. Я должен знать, сколько вы будете мне платить.
— Он думает, что дорого стоит, — процедил Матвей, отворачиваясь от пленного.
Ответа Святополка «Чернофф» не дождался.
— Согласен, — кивнул командир Ярому, но явно был недоволен таким исходом.
Исполнили быстро и без лишних слов, оборвав для дела телефонный провод. Парень орал белугой, упирался ногами в пол, пока его тащили к петле. Напоследок он непристойно ругался, заехал в глаз одному «батальоновцу». Тог лишь ухмыльнулся.
К повисшему, вытянувшемуся телу «батальоновцы» булавкой прикололи лист бумаги с матерным словом. Трех других пленных мы привязали к стульям, растяжками подсоединили к главному входу. При малейшем движении любого из них или наружной двери гранаты взрывались. Рты заклеивать не стали, оставив им шанс спастись криками. Когда уходили, один из них прошипел нам вслед по-английски;
— Мы вас, русских, все равно уничтожим. Ярослав покачал головой:
— Дурачок. Без нас вы сами и трех с половиной лет не проживете.
После этого мы вышли тем же путем, через заднюю дверь. «Батальоновпы» несли своего убитого. Изнутри Фашист также оснастил дверь растяжкой, и сам выпрыгнул в окно. Здесь же распрощались с «батальоновцами». Вся операция заняла полчаса. Если кто и успел вызвать патруль или «кобр», их, наверное, задержали пробки.
Монах, взяв для охраны Варяга, повез директора на его же личной машине. Фашист с раненым Февралем и Кир с Пашей просто увели со стоянки перед офисом иномарки, теперь уже никому не принадлежащие. Остальные, попрятав оружие и с риском для свободы, отправились на общественном транспорте или на частных извозчиках. Москва — город слишком больших расстояний. По дороге я выпросил у командира почитать директорскую секретную бумагу.
— На, просвещайся, — протянул он листок.
На бумаге не было ни грифа, ни обращения, ни подписи, ни числа. Только сообщение по-русски о том, что из Гамбурга в Москву прибывает какой-то Консультант с каким-то сепаратором — это слово было взято в кавычки. Директор должен был лично встретить Консультанта в Шереметьево и обеспечить его охрану. Потом Консультанта надлежало немедленно доставить в Институт времени в подмосковном Буянске.
— Институт времени! — ошпаренно завопил я.
Командир быстро закрыл мне рот ладонью.
— Читай молча.
Я закивал. Дальше там говорилось, что запуск «сепаратора» назначен на конец месяца. После этого шла инструкция, как действовать. К назначенному сроку страусино-птеродактильному фонду полагалось подготовить общественное мнение в пределах России. Это мнение было нужно на случай неудачи — так значилось в бумаге. Чтобы избежать вероятных последствий: социального хаоса, беспорядков, резни и войны. Для создания общественного мнения предлагалось задействовать астрологов и ясновидящих, чтобы они выступали в СМИ и предсказывали возможный всеобщий кирдык. Печатать невнятные научные статьи о грядущем бедствии. Привлекать политологов, которые тоже предрекали бы что-нибудь эдакое, глобальное. И везде должно было вбиваться в сознание населения, что избежать катастрофы или, по крайней мере, не сильно пострадать можно только в одном случае. Если сидеть тише воды, ниже травы, не высовываться и не отсвечивать. Только сказано это было, конечно, другими словами, протокольно-канцелярскими. А в конце другим шрифтом была выделена фраза, венчающая эти ценные указания. «Чтобы взять общественное мнение в руки, надо его поставить в недоумение, высказывая с разных сторон множество противоречивых мнений до тех пор, пока быдло не затеряется в лабиринте их и не поймет, что лучше всего не иметь никакого мнения в вопросах, которых ему не дано ведать, потому что ведает их лишь тот, кто руководит им».
— Абзац, — сказал я, возвращая хамскую бумажку. — Они это что, серьезно?
— Вполне, — хмурясь, ответил командир.
Местом общего сбора у нас опять была избушка на курьих ножках. К двум часам пополудни на костре сварился обед, я успел немного поспать, а командир — ознакомить всех с содержанием вражеской бумажки. Пленного директора пока заперли в избушке и приставили к нему охрану. Машину его Монах с удовольствием разбил на ближайшем отсюда участке дороги.
Бумаженция вызвала сдержанный шорох эмоций. Монах похмыкивал в бороду. Февраль начал перевязывать бандану, это означало, что он в очень нешуточном настроении, хоть и с дыркой в шее. Том самом настроении, про которое стишок «достать «АК» и плакать». Паша качал головой и сердито повторял: «Не избегнут, упыриное отродье. Не избегнут». Фашист опять достал из ножен саблю и принялся демонстративно чистить ее травой, насвистывая.
