Марго Па - Белый город
Нам нужно вернуться к истокам, полюбить себя, почувствовать и признать свою человеческую ЖИВУЮ искреннюю природу. Это не значит, что мы будем опорожняться на улицах, как животные, это значит, что в нас проснется естественная тяга к красоте и принятию друг друга такими, какие мы есть на самом деле. Ведь еще первобытные люди начали украшать свои тела и вырезать наскальные рисунки. Первобытные люди еще не умели прятаться, и им не нужно было срывать покровы и выносить приговор против естества…
И тогда, возможно, больше никто не заплачет посреди опустевшего на закате пляжа. Больше никого не приговорят к смертной казни за коробок травки в Тайланде. Маленький такой коробок, две улыбки не больше. Но того парня уже нет среди нас. Подумать только: он всего лишь хотел улыбаться, а заслужил смерть.[83]
Пятеро пьяных подонков насилуют женщину в подъезде собственного дома, она в разорванной одежде и крови поднимается несколькими этажами выше (домой!) и рассказывает об этом мужу… Она ищет поддержки! Но он не может больше любить, ведь ее осквернили. Хотя именно сейчас он должен любить ее нежнее и преданнее, чем всех остальных женщин, которых он когда-то любил. Ведь она пострадала, но с его точки зрения, это не страдание, а грязь. Почему? Виноват образ пречистой девы, вбитый гвоздями в сознание даже атеистам!
А самоубийцы? Они никому не причинили зла, лишь себе. Но они сами выбрали свою смерть, а значит свободу. Они перестали быть рабами, заложниками высших сил и потому их хоронят за стеной кладбища, как бродячих собак. Для них они больше не люди, потому что не в толпе и не по правилам.
А трансвеститы? Ведь если следовать философии верующих, то это Бог посылает Ангела с душой младенца на Землю. Что же выходит, Бог ошибся? Или Ангел сбился с пути и вдохнул душу не в то тело? И то, и другое по законам верующих невозможно. Виноваты всегда люди, не Бог. А потому иных изгоняют, изводят, травят. Но изгнанник – всего лишь человек внутренним зрением видящий себя в теле прекрасной женщины, хотя по всем законам эволюции мужчиной быть выгоднее и лучше. Но в зеркале он видит… в общем, он не сможет смотреть на себя в зеркало, пока не изменится и тем самым подпишет себе приговор. Всеобщее осуждение: молчаливое с усмешкой на губах – на Западе и воинствующее – с камнем в руке на Востоке.
Почему нужно всем поступать как один, быть в стаде? Почему не позволить жить рядом непохожим? Хочешь ходить в чадре? Ходи, но не заставляй свою дочь делать то же самое, ведь она, возможно, могла бы стать ученым, если бы ты не выдала ее замуж за шейха. Хочешь верить в Бога? Верь, но не проповедуй на всех углах о Конце света, ведь для кого-то, не запуганного великими грехами, он никогда не наступит. Самые светлые идеи о свободе неизменно превращаются в загоны для скота, в шахматную доску, поделенную на черные и белые клетки. И клетки начинают делить территорию, а фигуры на ней пожирать друг друга, утверждая, что нас слишком много на планете. Пока мусульманка не снимет чадру, на child free, а уж тем более на голубых и лесбиянок будут косо смотреть. Все в мире взаимосвязано. Отсталый Восток тянет ко дну прогрессивный Запад. Рано или поздно эта связь оборвется. Ведь, если задуматься, то геи более достойны уважения, ибо любовь для них – свободный выбор. Тогда как голова мусульманки или даже европейской домохозяйки, сидящих на шее у мужа, занята лишь одним: выживанием. Больше они ни на что не годятся. Это называется паразитировать, а не любить. Но если ее спросят об этом, она скажет: «Так должно быть». Перефразируем: «Я должна, мне должны». Не свободная воля, но долг. Традиции, законы, религии и страх перед ними всегда сильнее человеческой природы, данной ему свыше…
Но мир скоро изменится! Чтобы искоренить ложь, человеку должно быть позволено все. Он САМ выберет, что хорошо, а что плохо. Но тогда и люди изменятся. Им придется научиться ПОНИМАТЬ боль, научиться великодушию. Принимать чужую боль как свою, потому что чужой – нет, ведь мир целостен и не делится на части. А пока нами манипулируют, пока бьют хворостиной по кончикам пальцев, ничего хорошего ожидать не приходится. Мы просто все спрячемся под невидимой чадрой. Двуличие, двойное дно – всегда опасно, ибо с секретом. Никогда не узнаешь, ЧТО там внутри: яд, бомба, меч или чье-то израненное больное сердце…
«…Корабли имеют сердце и возможность выбирать и, погибая, улыбаться»,[84] – в наступившей тишине снова запела Земфира.
– А что с выбором и сердцем? – как-то тускло спросил Руслан. – Ты так и оставишь меня здесь, в этом «Джаз кафе»? Можно мне взглянуть на твои записи? А то я себя уже чувствую заброшенной платформой метро: поезда несутся, но мимо, мимо… Есть такие платформы-призраки между существующими станциями. Они есть, но их вроде как и нет. Значатся только номинально на старых картах, а когда проезжаешь мимо, в свете фар поезда видны обрушившиеся колонны. Их сначала построили, а потом упразднили за ненадобностью. Может, слышала?
– Я не забыла и не оставлю… Ты для меня – проводник в Белый город. Путь между мирами: нашим настоящим – для них уже прошлым, и их настоящим – для нас только будущим. Я ищу ответы. Дай мне еще немного времени. Я все тебе расскажу, обязательно!
– И какие ответы тебе еще нужны?
– У них нет имен, нет писателей. Возможно, там я смогу заняться чем-то еще. Я так устала, поверь! У меня из всех кранов в квартире хлещет вода, а за окнами не кончается ледяной дождь. И это постоянное ощущение включенной камеры: словно за мной ежесекундно кто-то наблюдает. Хочешь солгать, сочинить, придумать, приукрасить и … не можешь!
– То есть ТАМ – это будущее? Ты утверждаешь, что знаешь кого-то оттуда?
– Да, знаю, его зовут Влад. Мы встречаемся в Белом городе. Это как временной мост, понимаешь?
– Послушай, что я тебе скажу: все это типичные симптомы наркомана. Завязывай! И дай сюда ту дрянь, которую пишешь сейчас.
Руслан потянулся к ее сумке, выхватил пару распечаток. Вспыхнуло пламя зажигалки. Почти мгновенно, слегка озолотив отблесками огня воздух, листы бумаги превратились в пепел.
– Руслан, «рукописи не горят»![85]
– Это у Мастеров. У тебя – так, фальшивка. Наркоманские грезы.
И он потянулся за новым листом бумаги, призывно белеющим из раскрытой Полининой сумки.
– Наташа – тоже фальшивка?
Воздух несколько секунд плавился от вспыхнувшей в его глазах ненависти даже без огня газовой зажигалки.
– Не старайся зря, – устало выдохнула Полина. – Я храню чистовики в doc.файлах на компьютере. Все тексты уже давно выложены в Интернет, и даже прочитаны. А это черновики-распечатки для правки. Ерунда, шпаргалка. Ты бы знал, какие мне пишут письма! Макс Брод[86] мне точно не помешает! Каждый третий кричит: «Сжечь ее на костре!», но не могут. В цифровом варианте любая рукопись размножается и распространяется сама по себе: ее скачивают, хранят, пересылают друг другу. Ты не сможешь меня уничтожить. Так что это docописи не горят, горят лишь их распечатки. Да, здравствует сеть!
