Вячеслав Рыбаков - Дерни за веревочку
Но прежде всего он прямо с вокзала позвонил.
Не отвечали очень долго. Был конец августа; моросил зябкий серый дождик, и капли стекали по стеклу кабины, сквозь которое, в створе выхода на Лиговку, Диме был виден хвост громадной мокрой очереди на стоянке такси. Потом раздался щелчок. Заспанный, но бравый голос сказал:
– Шорлемер на проводе.
– Олег, это Дима.
Пауза.
– Ты что, офонарел? В такую рань? Распустил я тебя… Придется подзаняться твоим поведением, когда досуг будет…
– Извини. Я только что с поезда, стою на вокзале и звоню тебе. У меня срочное дело.
– Н-ну…
– Я уезжаю скоро, надолго. Черт его знает…
– Фьюить! На Запад, что ли, собрался?
– Скорее на Восток. Можно оставить у тебя работы? Все-таки не пропадут. У тебя же бывают люди. Может, посмотрят. Может, понравится кому.
– Боже мой, – Олег протяжно зевнул, а потом сказал с издевательской аффектацией: – Как честный человек я должен привести в порядок свои дела, – и сам же усмехнулся. – Собрался дуэлировать, что ли?
– Да, знаешь… такой тут Фанфан-Тюльпан получился… Так можно?
– Дымок, у меня своих-то девать некуда!
– Четыре работы. Самая большая – полтора на метр.
Олег опять зевнул.
– Прости, старик, – сказал он. – Очень напряженная была ночь. Ладно, вези. И цени мою доброту.
– Спасибо.
Самой большой работой была «Ложь». Впопыхах и в треволнениях Дима забыл объяснить Олегу ее природу – да тот и не слишком-то был расположен к разговорам, сразу стал торопить: «Ставь… извини, посидеть не приглашаю… сегодня очень занят…» Среди старых полотен Олега она стояла в глухом углу мастерской несколько лет, но однажды, после того как Олег в очередной раз показывал кому-то свои полотна, «Ложь» оказалась на поверхности. Как раз накануне Олег установил в мастерской цветомузыкальную аппаратуру – мастерская была местом многоцелевого назначения – и, когда гость ушел, ничего не купив, принялся опробовать новую игрушку.
В какой-то момент, отозвавшись на рокот бас-гитары, полыхнули красные лампы, и Олег заметил в дальнем углу короткое, странное движение. Чуть испуганно он уставился туда и через несколько секунд увидел, как на зов красного света из ничем не примечательной пейзажной картины рвется совсем другая.
Он подбежал. Он почти сразу понял, в чем дело. Он только не мог понять, как это сделано. В том, что вариохромный прием никем и нигде не применялся столь резко и столь осмысленно, он, человек весьма эрудированный, не сомневался. Новый. Качественно новый прием! Это же шанс!
Но, решив присвоить картину и наконец сделать себе имя на этой вещи, он лишил себя возможности обратиться к специалистам для исследования того, в чем конкретно данная манера заключается. Между тем, не зная этого, нельзя было поставить дело на поток. Едва не плача от бессилия, Олег весь вечер просидел на полу перед полотном, на котором происходили почти шоковые по психическому воздействию трансформации.
Несколько лет ушло у него на то, чтобы разобраться.
Но затем, наконец, настал его час. Посвященные культуре странички запестрели заголовками типа: «Вариохромика – живопись нового века?», «О. Шорлемер прокладывает свой путь…» Олег успел сделать около двадцати вариохромных работ. В период так называемой средней перестройки – с девяносто второго по девяносто шестой год прошлого века – его имя было знаменитым. У него были подражатели и последователи, европейские музеи покупали его полотна… И, тем не менее, одной из наиболее значительных его работ так и осталась Димина «Ложь».
Хотя у Олега, не подозревавшего об истинном названии, она называлась «Правда». И это понятно. Для Димы и Инги было важно, что отвратительное, мертвое и убийственное им все время пытаются выдать за чарующее, животворное и неизменное. Для Олега было важно, что все чарующее, животворное и неизменное, копни его как следует, на поверку обязательно окажется отвратительным, мертвым и убийственным; к тому же он обыграл название главной партийной газеты и тем сорвал еще одну волну дифирамбов.
Но оторваться от бинарной структуры и пойти дальше Олег не смог. Даже ослабление, а затем и полная утрата популярности в конце девяностых годов не стимулировали его и не подтолкнули к идее более пространных, более развернутых цветовых игр. Это сделал в Чэнду двадцативосьмилетний Гао Мин-хэн – правда, его блистательные картины-притчи были не семистопными, как мечтал когда-то Дима, а пятистопными. Подспудно сработала традиционная для Китая магия пятерки: пять первоэлементов мира, пять основных цветов… С живым Олег конкурировать не мог, хотя Гао Мин-хэн с чисто восточной щепетильностью едва ли не в каждом интервью упоминал, что он лишь последователь, разработчик, что сяньшэн Шорлемер совершил открытие, а он, Мин-хэн, это открытие лишь применил – но надо было видеть, как скрежетал Олег зубами, когда в руки ему попадали перепечатки подобных интервью!
Димина «Ложь», подписанная «О.Шорлемер. ПРАВДА», висит сейчас в Лувре рядом с самой изысканной и романтичной картиной Гао Мин-хэна «Фея реки Ло».
За убийство в состоянии аффекта Дима получил пят лет. Мягкий приговор. Но из лагеря Дима не вернулся. С его возрастом и характером, с его светлым полудетским лицом прямая дорога ему была в «маньки», так это иногда называли в ту пору. В январе 1976 года пятеро зэков изнасиловали его; оклемавшись, он попытался за себя отомстить и, действительно, смертельно ранил одного из насильников заточенным электродом сварочного аппарата, а когда понял, что до остальных ему не добраться – они шли на него все четверо, тоже вооруженные, и ясно было, что они не просто убьют его, а будут терзать долго и с удовольствием – тем же самым электродом зарезался.
Фабульную развертку я здесь уже не применял. Узел был проанализирован, а дальнейшие судьбы этих людей не относились прямо к моей теме; да и сил душевных не было, откровенно говоря, идти вместе с ними их страшными дорогами. Если бы я включился в Димину смерть так, как включился в его любовь… Боюсь, Валя или Джамшид нашли бы за пультом мой труп со стигматом на шее – там, куда отчаявшийся мальчик всадил острие. С тысячекратной скоростью хроноскоп пробегал по перепутанным нитям их жизней, бестолково дергающим одна другую, другая третью, и выцеживал мне на дисплей словесную информацию по ключам: «Работа», «Смерть», «Встреча»… а еще иногда я вызывал по какому-то из ключей на панораму стоп-кадр – и долго всматривался в ставшие родными лица.
Остаток дня я работал на вариотроне.
Чтобы действительно понять роль какого-то события, нужно знать возможные альтернативы. Я строил вероятностные модели иного расклада событий.
