Николай Дашкиев - «Властелин мира»
Их не обеспокоила суматоха в Гринхаузе, а затем наступившая настороженная тишина. Все, что происходило в стороне от входа в лабораторный корпус, их не касалось. У них была простая до абсурда задача: не подпустить никого ближе, чем на пятнадцать шагов.
Вот одному из даяков что-то послышалось. Он насторожился, сделал шаг в сторону и вдруг, бросив автомат, замахал руками перед лицом, – так, словно хотел отогнать надоедливую осу. Затем вскрикнул и упал.
Второй даяк посмотрел на него с удивлением и испугом, однако не поспешил на помощь, а, наоборот, отошел подальше, под защиту стены, и водил глазами, выискивая в темноте неожиданного, неведомого врага.
Нигде ничего не было слышно. Крепость-лаборатория, в которой круглосуточно гудели, жужжали, рычали всевозможные трансформаторы, моторы, станки, в этот вечер замерла, как природа перед грозой. Лишь стрекотание цикад нарушало тоскливую тишину.
Именно эти однообразные, надоедливые звуки и поглотили легкий шорох. Крошечная бамбуковая стрела, выпущенная из сумпитана – малайского духового ружья, – проскользнула почти неслышно и чуть-чуть царапнула даяка по руке.
Но эта стрела была страшнее разрывной пули «дум-дум». Даяк даже подпрыгнул. Не теряя ни секунды, об начал высасывать и выплевывать кровь из ранки, стараясь не допустить распространения смертельного яда.
Тщетными были его попытки. Через минуту он уже не мог стоять на ногах и сел. Через две упал навзничь.
И тогда сверху, из-за каменной баллюстрады правого крыла дома, выглянул старый Чен. С ловкостью, неожиданной в пожилом человеке, он спустился вниз по пожарной лестнице и юркнул в дверь корпуса.
Но не успел он пробежать и нескольких шагов, как прозвучала очередь из автомата. Второй даяк, умирая, сумел отомстить. Две или три пули попали в Чена.
Эти выстрелы явились как бы сигналом. Внезапно погас свет, Послышалась стрельба с северной башни. Ей отвечали откуда-то из-за водокачки.
Шел ночной бой – неожиданный, стремительный, жестокий.
А старый Чен полз и полз вверх по каменным ступенькам. Наконец уронил голову на холодный мрамор.
Лишь один шаг остался до верхней площадки. Двадцать шагов отделяли Чена от запертой лаборатории, в которой, привязанные к интегратору, Щеглов и Петерсон с надеждой прислушивались к звукам боя.
Но у каждого в жизни бывает последний рубеж, дальше которого продвинуться уже нельзя.
Глава XXII
Конец „Властелина мира“
С наблюдательного пункта – громадной секвойи, откуда был виден почти весь Гринхауз, – сообщили, что в расположении врага происходит нечто непонятное: слышалась приглушенная стрельба, а затем группа вооруженных людей провела по двору двух арестованных.
– Это Щеглов и Чен! – вскрикнул Лымарь. – Нужно немедленно начинать наступление. Их еще можно спасти!
Собственно, к штурму было все готово. В глубокой ложбине перед Гринхаузом было сосредоточено несколько сот бойцов; артиллеристы и минометчики заканчивали последние приготовления. Но все равно, приказ просачиваться в расположение врага отряд получил лишь с наступлением сумерек.
Один за другим, стараясь не выдать себя ни одним звуком, бойцы выходили из ложбины, ползли через кустарник и исчезали в отверстии колодца. Вентиль был закрыт полностью, но вода наполняла трубу почти до половины.
Что ждало этих отважных людей там, впереди?
Непобедимые в своей массе, партизаны в минуты передвижения по трубе и выхода из нее становились бессильными. Каждого из них могла встретить пуля или цепкие пальцы вражеских солдат. Но никто не уклонился от опасного и тяжелого задания.
Вместе со всеми пошел и Михаил Лымарь. Его не пускали, но он все же настоял на своем, ссылаясь прежде всего на то, что никто кроме него не знает товарища Щеглова.
Бывают минуты большого возбуждения, когда человек, совершив ряд поступков, позже не может вспомнить ничего, кроме самого главного. Сознание, направленное на выполнение задачи, обходит несущественное, не фиксирует деталей.
Именно так случилось с Лымарем.
Париме не позволили пойти в бой. Она проводила Михаила к выходу из ложбины, тщательно проверила, как прилажено у него оружие, зачем-то застегнула пуговицу на воротнике его гимнастерки, прильнула всем телом, прошептала по-малайски какую-то фразу, поцеловала и легонько подтолкнула в плечо:
– Иди!
Михаил хотел на миг задержать ее, сказать что-то очень теплое, очень хорошее, но девушка выскользнула из его объятий и скрылась в темноте.
Что она ему сказала?.. «Люблю?»… «Жду?»
Он этого не знал. Различные языки существуют как бы нарочно, чтобы люди не могли понимать друг друга. Но каждое слово на любом языке может звучать по-разному. Незначительное изменение в ударении, сила, тембр звука определяют не только содержание слова, но и отношение одного человека к другому. И эти оттенки воспринимаются не ухом, а сердцем.
Сердце Лымаря почувствовало: «Она любит! Любит по-настоящему, искренне, сильно».
И как же странно складывается судьба человека! Пришлось увидеть полмира, встречать красивых девушек, которые влюблялись в него, бомбардировали нежными письмами, а он оставался холодным и безразличным. А тут, на чужбине, встала па пути хрупкая смуглая Парима, назвала любимым, очаровала сердце и разум и сделалась самой дорогой в мире… Вот так приходит любовь – неведомыми, необъяснимыми тропками…
Худощавые, жилистые малайцы проскальзывали свободно, а ему, широкоплечему великану, приходилось туго. Он несколько раз хлебнул воды. Натирал шею коротко подвешенный автомат. Цеплялся за стены и тормозил продвижение мешок с патронами и гранатами. Путь казался необыкновенно длинным, прямо бесконечным. Но, к удивлению, все неприятное сразу же забылось.
Чьи-то сильные руки помогли ему встать на ноги. Блеснул луч фонарика, осветив вертикальную узкую лесенку. Человек в замасленном комбинезоне молча показал рукой, куда двигаться дальше.
И на дне резервуара, и на верхней площадке насосной станции было полно бойцов. Лучи фонаря, падая со двора через окно, не могли осветить темное помещение, но на мокрой одежде партизан переливались бесчисленные блестки. Стояла такая тишина, что даже звон капель воды, падающих в резервуар, казался громким.
На верхней площадке распоряжался пожилой китаец. Это, вероятно, и был мастер Чжоу, сообщник Чена.
– Чжоу? – шепотом спросил Лымарь. – Где товарищ Щеглов?
– Там, – Чжоу озабоченно махнул рукой в сторону большого, тускло освещенного здания. – Случилось несчастье, инженер Чеклоу в опасности.
– Значит, нужно начинать! – заволновался Лымарь.
