Роджер Желязны - Игра крови и пыли (сборник)
— Ладно, давай полетаем.
Так они и сделали.
Они пролетали над такими удивительными местами — верфями и гаванями, университетскими городками и железными дорогами, луна-парками и фермами, где люди трудились на полях,— что она совсем забыла о своих вопросах.
Они пролетали над кораблями в океане и мимо самолетов в небе. Они догоняли грузовые поезда, мчащиеся по холмам и равнинам. Они пролетали над церквями и водохранилищами, а однажды промчались над лагерем бойскаутов у подножия холма, причем ни один из юных знатоков природы не смог определить, что за птица был Герман.
Иногда Сьюзи брала в сад книжки и читала Герману сказки. Он любил слушать о принцах, которых превратили в лягушек, но больше всего ему нравилась сказка про русалочку. Он заставил ее прочитать эту сказку три раза.
— Но она такая грустная,— сказала Сьюзи.
— Знаю, но я люблю грустные вещи,— ответил он ей.
— Ты заколдован? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Может быть, ты действительно принц, которого превратили в птеродактиля, или что-то в этом роде?
— Нет,—возразил он.—Я птеродактиль. Только и всего.
— Конечно, если ты заколдован, то не можешь сказать мне об этом. Это же часть волшебства.
— Да, наверное. Но я не заколдован,— сказал он.— Я птеродактиль, самый обычный и незатейливый.
— Но ты ведь волшебник?
— В какой-то степени,— согласился он.— В том смысле, что, когда солнце дает тебе тепло и покой — это волшебство, и когда ветер обдувает тебя и ты можешь расправить крылья и парить — это тоже волшебство, и высоко летать, все видеть, пронизывать облака и узнавать, что это просто путешествующий туман,— тоже волшебство. Только и всего. Волшебство, доступное каждому, возможно, даже змеям: видеть мир по-своему. Я его вижу как птеродактиль.
— И это настоящее волшебство?
— Это единственное волшебство.
— А каково мое волшебство?
— Не могу тебе сказать. Ты сама должна ему научиться. Каждому приходится искать свое собственное.
— Когда же я этому научусь?
— Не знаю. Знаю только, что обязательно научишься.
— Может, полетаем немного, Герман?
— Сначала прочитай мне еще одну сказку,— попросил он.
Вскоре наступил август.
Все в саду выросло в полный рост. Заросли ежевики стояли стеной, а ее некогда зеленые колючки затвердели, стали острыми как иголки и побурели.
На яблонях созрели яблоки, и Сьюзи ела их, сидя на солнышке с Германом. Ему самому фрукты не нравились.
По мере того как бежали августовские денечки, она все чаще стала задумываться. Задумываться о том, как случилось, что птеродактиль стал жить в этом саду совсем один. Почему он здесь, почему один?
Однако она больше не задавала ему вопросов, потому что знала, что он не ответит. Сьюзи просто продолжала над этим думать. Она вспомнила, как он сказал однажды: «Вы, теплокровные, очень ловко умеете разгадывать всякие загадки». Может быть, он хотел, чтобы она догадалась сама.
Нет, это совсем не так. Он просто хочет, чтобы она забыла о своих вопросах. «Это касается только птеродактилей»,— сказал он тогда.
Поэтому она оставила все как есть и продолжала читать ему вслух и летать с ним.
Приближался конец августа, а значит, скоро пора будет возвращаться в школу. Это немного печалило ее, она знала, что будет скучать по длинным летним денькам, проведенным с Германом. Знала она и то, что никогда уже больше у нее не будет такого лета. И ей становилось очень грустно.
Ночи становились холодными, как это иногда бывает в августе — словно год заранее содрогается при мысли о предстоящей зиме.
Все это пугало Сьюзи, как испугал океан, когда она посмотрела вниз через плечо Германа и увидела внизу что-то огромное, синее, колышущееся, бесконечное. Неужели вся эта ежевика, шиповник и яблони когда-нибудь станут океаном, сверкающим под солнцем, как сказал ей когда-то Герман? Это было удивительно. Неужели и все это лето станет океаном? Нет, решила она. Оно будет жить воспоминанием у нее в голове.
Но ночи все же становились слишком холодными, даже для августа. Каждое утро она замечала, что Герману все труднее проснуться и начать двигаться. И он все дольше сидел на солнышке.
Она вспомнила, что он холоднокровный, а это означало, что температура его крови была равна температуре воздуха. Значит, ночью он должен очень мерзнуть, подумала она. Что же он будет делать, когда придет зима?
И вот на последней неделе каникул Герман спросил ее:
— Полетишь со мной сегодня ночью?
— Ночью?
— Да, когда стемнеет.
— Ой, не знаю... Я боюсь. Наверное, мне нельзя.
— Это очень важно,— сказал он.— Я очень тебя прошу. Захвати свитер, потому что будет холодно. Пожалуйста, приходи.
— Хорошо...— согласилась Сьюзи.
В ту ночь она лежала в кровати без сна, пока дом не затих и не погрузился во тьму. Тогда она встала, оделась как можно тише и вышла из дома. Герман знал, что ей страшно идти к саду в темноте, и ждал ее за гаражом.
Она взобралась ему на спину и спросила:
— Куда мы полетим?
— Это наш последний полет,— сказал он и, хлопнув крыльями, стал подниматься все выше и выше.
— Последний полет? — удивилась Сьюзи.
— Да.
Они улетели далеко. Она даже не могла себе представить, как далеко. Но прежде она никогда не летала ночью. Небо было подобно черному шелку с рассыпанными по нему капельками воды. Снизу, с земли, она никогда не видела таких ярких звезд.
Сьюзи посмотрела вниз и поняла, что она еще ни разу не поднималась так высоко. Города внизу были словно звезды над ними — маленькие пятнышки света, окруженные сплошной чернотой.
Сьюзи крепче обхватила Германа и опять посмотрела вверх.
— Я вижу звезды,— сказала она ему,— они красивые.— Она глубоко вздохнула,— А воздух так чист и хорош.
— Да,— ответил он, быстрее работая крыльями.
— А город внизу — о, город внизу! — он тоже такой красивый, Герман.
— О городах я ничего не могу сказать,— сказал он.
— Да, да. Он очень красивый.
— Люди строят города,— объяснил Герман,— а птеродактили — нет. Поэтому я поверю тебе на слово. А раньше ты не замечала, что он красивый?
— Нет,— ответила она.
— Тогда, я думаю, ты начинаешь обретать свое волшебство.
— Правда?
— Да, и я за тебя рад.
— Ты сказал, что это наш последний полет?
— Да, это так.
— Почему?
— Впитывай в себя ночь,— сказал он,— Дыши глубже. Смотри на мир под тобой, мерцающий в темноте. Это твой мир, теплокровная Сьюзи, а не мой.
