Забытые богом - Кожин Олег Игоревич

Нынешняя ночь не стала исключением. Стоя на балконе третьего этажа в одних трусах, ежась от утренней свежести, Макар встречал постылый рассвет и страшно жалел, что не курит. Сигарета помогла бы убить время. Возможно, отвлекла бы от мыслей, от воспоминаний. В последнее время Макар предпочитал не думать и не помнить. После обретения цели вся его жизнь превратилась в набор функций и правил, точно у какого-то не слишком мудреного автомата. Даже сам он не мог сказать, в какой момент это произошло. Просто однажды механическая жизнь стала проще и понятнее. Вместо мысли – действия, вместо размышления – правила. Ни одного шанса сомнениям.

Следуя правилам, в последнее время он выбирал для ночевки только квартиры на третьем этаже. Не забраться по приставной лестнице, как на второй, да и с крыши спуститься проблематично. Ну а если вдруг… если вдруг однажды, стоя в трусах на балконе, внезапно почувствуешь жгучее желание шагнуть навстречу асфальту, можно просто опустить взгляд, чтобы понять, насколько глупо прыгать с такой незначительной высоты.

– Ты бы попробовал хоть раз, теоретик хренов, – глумливо посоветовал Енот. – А то все «глупо», «глупо». – Он сидел по-пацански, «на кортах», каким-то чудом балансируя на узких перилах. – Если щучкой нырнуть, тебе третьего этажа за глаза хватит. Зацени!

Енот раскинул руки, легонько качнулся назад и камнем ухнул вниз. Макар поспешно отвернулся. Все ждал глухого удара, но вместо этого из-за спины донеслось разочарованное:

– Ну, как знаешь, как знаешь…

Макар давно продрог и покрылся гусиной кожей, но возвращаться под одеяло не спешил. Пневмонии он не боялся. Чувствовал: тот, кто подарил ему Смысл, позаботится о такой мелочи, как незапланированная болезнь. Его незримая опека ощущалась время от времени, ненавязчиво, но вполне внятно. Так что, наплевав на холод, Макар упрямо стоял на балконе, вдыхая чуть приправленный весенним солнцем воздух. Он надеялся, что прохладный ветер, заставляющий его вздрагивать от каждого порыва, очистит голову от неприятных воспоминаний.

– Нет! – прогудел Енот. – И не надейся.

…После бесполого существа была седеющая женщина с узкими глазами и плоским, как дно сковородки, лицом. Она первая бросилась к выходу, широко раззявив рот в неслышном крике. Кажется, она хотела обойти Макара сбоку. Она походила на кореянку или даже была ею. Все это перестало иметь значение, когда Скворцов остановил ее неуклюжий косолапый бег, с размаху врубив топор ей в живот чуть повыше лобка…

Он вспомнил. Теперь, бодрствуя, он вспомнил, что сны лгут. Тем зимним днем шершавая красная рукоять пожарного топора не скользила в руках. Ладони оставались образцово сухими до самого конца. Немного крови попало на костяшки пальцев и тыльную сторону ладони, но она нисколько не мешала. Напротив, тогда вид этих крошечных брызг впрыснул в мозг Макара ударную дозу адреналина. Толика старого доброго боевого безумия была ему просто необходима.

Макар до хруста стиснул пальцы на рассохшемся дереве перил.

…еще трое, кажется, или четверо. Да, четверо. Они тоже попытались проскочить мимо Макара, то ли понадеявшись на свою удачу, то ли просто в силу природной глупости. Первому, бородатому детине, похожему на молодого Распутина, он до кости распорол бедро. Продолжая начатый полукруг, снес полбашки маленькой кучерявой старушке. Ударом ноги в живот сбил на пол тощагу-очкарика с перекошенным лицом. Ничуть не стесняясь, добил лежачего, развалив ему грудную клетку на две половины одним мощным ударом.

Четвертую жертву, толстую тетку в замызганном халате, Скворцов убил ударом в спину возле самой двери. С топором между лопаток та пробежала еще несколько шагов, врезалась в стену и сползла по ней, царапая ногтями желтую побелку. Вырвав подрагивающее топорище из рыхлого тела, Макар вернулся к бородачу, отрешенно баюкающему разрубленную ногу. Кровь из бедра толчками лилась на пол, перекрашивая доски в багровый цвет.

Вероятно, к этому мгновению руки Скворцова уже подустали. А может, помешал этот бородатый кретин, качающийся из стороны в сторону. Как бы там ни было, Макар впервые промазал. Лезвие вошло глубоко, но неаккуратно в плечо, перерубив ключицу. Высвобождать топор пришлось, наступив Распутину на грудь. А затем пришлось тратить еще несколько секунд, чтобы добить извивающегося психа, не желающего расставаться с жизнью, несмотря на то что жить ему при любом раскладе оставалось несколько минут.

Устало облокотившись на топор, Макар стоял, тяжело дыша, обозревая своих мертвецов. Семеро.

Целых семеро!

Всего семеро.

Дубровин сказал, их здесь двадцать три. Осталось чуть меньше двух третей. Усталость накатывала куда стремительнее, чем заканчивались грешники…

А ведь они никуда не бежали, внезапно подумал Макар. Исключая ту четверку, все прочие остались на своих местах, кроткие, как агнцы на заклании. Чертов Дубровин со своей глупой, мертворожденной теорией! От досады Макар сплюнул на асфальт. В утренней тишине звук разбившегося плевка показался неожиданно громким.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Навыдумывал, старый дурак! А тут еще некстати вспомнилась читанная когда-то статья по психогенетике. Эта куча безумцев вполне могла бы наплодить кучу здоровых детей. С дубровинскими запасами да под присмотром – расти, развивайся, заселяй планету. Кабы не Скворцов и ему подобные… Макар потер осунувшееся лицо ладонями, шурша изрядно отросшей щетиной. Те четверо, что пытались удрать, – у них, похоже, голова работала как минимум вполмощности. Убив их, Макар уничтожил все шансы этой маленькой психически больной общины на выживание.

…они вообще не обращали на него внимания. Лишь немногие встречали Скворцова доверчивым взглядом бессмысленно-пустых глаз. Старик, играющий в несуществующие шахматы, оторвался от доски, когда у его ног упала женщина с разрубленным лицом. Пальцы с обгрызенными до самого мяса ногтями рефлекторно сжались на вельветовых брюках шахматиста. Тот поднял благообразную физиономию – тонкие черты лица, минимум морщин, чеховская бороденка, белая, точно снег, очки в дешевой пластиковой оправе – и улыбнулся Скворцову, кивком приглашая присесть напротив. Топор разрубил его голову на две неровные части, от плешивого лба до нижней челюсти, засыпав черно-белые клетки выбитыми вставными зубами. Еще до того, как из уродливой раны хлынула кровь, упали разрубленные надвое очки.

А Макар уже шел вперед, и красные капли срывались с пожарного топора под ватные ноги…

Еще один плевок со звонким шлепком растекся по асфальту. Наверное, с таким звуком разбивалась кровь, стекающая с лезвия топора, по воле Макара сменившего профессию. Со своим оружием Скворцов чувствовал духовное единение. Оба они, призванные спасать жизни, занимались тем, что отнимали оные. Испорченные вещи, загубившие свое изначальное предназначение.

…припадочной тетке с нервным тиком. Ее голова падает набок, повисая на не до конца перерубленной шее. Лицо Макара залило кровью, но он уже перестал вытирать его, лишь сдувал свисающие с носа дрожащие капли. Семнадцать еще. Еще целых семнадцать. В руках не осталось сил. Ноги тоже еле держат. Неподъемный топор норовит выпасть из сведенных судорогой пальцев. Но Макар вонзает лезвие в грудь некрасивой угловатой женщины с короткой стрижкой. Шестнадцать. Какое прекрасное, вечно юное число!

Взмах, и здоровяк с детским лицом, тот самый, что возился с игрушечными машинками, валится на пол с проломленным черепом. Могучие легкие издают протяжный хрип, и Скворцову кажется, будто здоровяк все еще изображает грохот столкнувшихся автомобилей. Пять секунд спустя на массивное тело падает нескладный длинноволосый мужчина, похожий на потрепанного грача. Вместо лица у него широкая кровоточащая рана. Один глаз вытек, другой, синий, широко раскрытый, удивленно смотрит в потолок…