Александр Громов - Ватерлиния
– Чепуха, – убежденно сказал Шабан. – Этого не может быть.
– Вы его не слушайте, – сказал Менигон. – Это с ним бывает, он у нас человек долга и порядка, таких порядочных должников еще поискать…
– Заткнись, – оборвал Шабан. – Надоело.
– Ага! – Менигон поднял палец. – Вы слышите? Речь уже не мальчика, но мужа. Бунт против наставника. Это тост! Предлагаю съесть этот консерв за возмужание. Ну и за долг, конечно, без долга у нас никак. Доминик, почему у тебя нет выпить? Я привезу в следующий раз. Ах да, тебе теперь нельзя, ты же теперь дважды натурализованный, в аммиачном снегу спишь…
– Он правильно сказал, – буркнул Доминик. – Заткнись.
– А я бы выпил, – сказал Менигон. – Знаете, за что бы я выпил? За Живоглота. За то, что его ребятки оставили меня жить. Доминик, у тебя с ними тоже что-то такое было? Ты сколько лежал? Я – две недели. И даже, представь себе, оплатили как вынужденный простой… Искандер, ты что хотел сказать? За что? Никогда не задавай таких вопросов. Им лучше знать. Я думаю, за приоритет. За пустоту. Везде кричал, что это я открыл радиоактивный горизонт. И это, между прочим, правда. Молодой был и прыткий, а лучше бы наоборот. Такая правда, она как дурная болезнь, ее скрывать надо…
– Ну-ну, – сказал доктор. – Извините, Винсент, вы что-то не то говорите.
– Именно скрывать, и не иначе. – Менигон отправил в рот галету, захрустел. – И талант надо скрывать, и способности. А вы как думали? Вас просто не били, Карл, я имею в виду – физически. Простите, я не хотел вас задеть. Вас с Домиником пытались убить при побеге, но ведь это совсем другое дело, верно? В такие игры мы играть готовы, если заставляют, а вот чувствовать себя лягушкой на полу, да когда сапогами по голове… Я только потом понял, какая это честь. Бездарных не бьют, их просто не замечают, потому что они – фундамент. А мы так не умеем, на этом нас и взяли. Не служить скучно, а служить противно, так, Искандер?
Шабан пожал плечами. Этот разговор начинал его раздражать. Опять Менигон треплет языком, он и в Порт-Бьюно слывет за фрондера, это удобно, потому что – до определенной границы – безопасно и даже способствует продвижению по службе. Он привык, он опытен, он хорошо знает, где она лежит, эта граница. Ходит по краю, поплевывая в обе стороны, и, наверно, именно потому считается одним из самых надежных разведчиков, а сюда приезжает выпускать пар. Лучше не придумаешь.
– Тихо! – крикнул Доминик. Прислушался. Менигон не донес до рта вторую галету. Где-то вовне возник ровный низкий гул. – О черт! – Гул приближался. В окошке задребезжало стекло.
– Боевая платформа, – определил Менигон. – И довольно низко. – Шабан почувствовал, как на него уставились желтые глаза – оценивающе. Менигон хрустнул галетой. – По-моему, пройдет точно над нами. Доминик, давно это у вас было в последний раз?
– Год, не меньше. – Доминик кусал губы. – Обычно они сюда не забираются. Это вас ищут?
– Еще чего, – сказал Менигон. Он не сводил глаз с Шабана. – Просто патруль. Шесть человек экипаж, пятнадцать управляемых ракет и лучевая установка. Еще, может быть, летаргатор, если это новая модель. В общем, трепыхаться не стоит.
– Снаружи ничего заметного не оставили? – спросил Доминик.
Никто ему не ответил.
– Вы не волнуйтесь, Александр, – сказал доктор. – Вы у нас случайно, и Винсент тоже. Вы ни при чем. Вы ничего не знали, вам ничего не сделают…
Его слова утонули в реве. С потолка посыпался песок. Доминик что-то кричал – не расслышать. Разевал рот, как задыхающаяся рыба. Рев налетел, оглушил и унесся дальше – к скалам, к перевалу, за перевал. Стало слышно, как с крыши, шушра, скатываются камешки.
– Ушла, – объявил Менигон. – Так на чем мы остановились? Карл, вы не помните?
– На мне, – с раздражением сказал Шабан. – Ты мог бы не караулить меня так явно? Противно смотреть.
– Хорошо, – заверил Менигон. – Я буду тебя караулить тайно.
– Винсент, Винсент…
– А ты мне вот что скажи, – Шабан почувствовал, как у него дергается лицо, – если бы я, скажем, выбежал наружу, замахал руками, начал орать, словом, делал бы все, что полагается нормальному терпящему бедствие, – ты стал бы стрелять? Или постарался бы уложить меня без шума? – Доминик протестующе вскинул ладонь. – Нет-нет, пусть он скажет, мне просто интересно.
– Александр, – укоризненно сказал доктор, – вы что-то не то говорите…
– Нужен ты мне, – отвернулся Менигон. – Живи уж…
– Винсент!..
– Я тронут, – объявил Шабан. – Какая гуманность. Какой размах великодушия. Простите, Карл, вам не кажется, что вы доверились ненадежному человеку? Он к вам водит кого попало, а застрелить – дрожит рука. Не дело.
– А он у нас ничего, – сказал Менигон, обращаясь к потолку. – Только уж очень правильный, потому и обижается. Перед ним и извиняться нужно правильно, иначе он не поймет. Так вот, Искандер: я был неправ. Признаю. Теперь смущайся и говори: «Да что там, не стоит…», а то Доминик, я вижу, сейчас выведет кого-то из нас отсюда за ухо.
– Я знаю кого, – сказал Доминик.
– Вот видишь: он знает кого. Скорей говори «да что там».
– Да что там, – сказал Шабан, улыбаясь. Все-таки Менигону можно было простить многое. А за то, что привел сюда и познакомил с такими людьми, его просто следовало носить на руках до конца контракта. Нет, есть настоящие люди и в стенах Порт-Бьюно, вот только общения почему-то не получается, давит этот куб, что ли? Неудивительно, что его создатель спился, удивительно то, что сначала достроил-таки куб – двенадцать лет строили всем Редутом, – а потом уже спился. Я бы, пожалуй, тоже…
Он наслаждался, и ему было что сказать. И было кому. С вариадонтов разговор естественным порядком перескочил на тоннель, потом на Межзону, Академию и Симо Муттика, потом почему-то на модели и политику Редута в области демографии, потом опять на вариадонтов, и Менигон встрял, заявив с присущей ему прямотой, что разговоры об их мнимой разумности тошнотворны и не стоят позавчерашнего дерьма, на что доктор Рау поинтересовался, по какой такой шкале Менигон оценивал их разумность, а Доминик добил, невинно спросив, что такое разум вообще, – и Менигон заявил, что лучше пойдет караулить дверь. А разговор продолжался, и Шабан, ввязавшись в спор, был обложен с двух сторон и бит по частям, но почему-то вместо досады чувствовал восхищение. Прекрасные люди, думал он расстроганно. И Винсент… он тоже. Ну груб, ну озлоблен – и что с того? Кто в Порт-Бьюно не озлоблен? Их очень много, похожих друг на друга: скучных, хмурых, разнузданных до потери человекоподобия, вечно суетящихся, жалких… Государственных служащих. Нет-нет, кто я такой, чтобы их судить? Да это сейчас и не главное – главное то, что теперь я второй, а значит, все будет как-то иначе, по-другому, и как же это прекрасно, что я теперь второй…
* * *– Не понимаю, почему тебя не убили, – сказал Шабан.
– Где? – лениво поинтересовался Менигон. – Меня убивали постоянно, и почему-то всякий раз в ином месте.
– Я говорю о Порт-Бьюно…
Отвисшее вымя набрякшего облака кончилось – выскочили на свет, под летящую в лобовое остекление морось, и надоевшая свинцовая зыбь на поверхности океана вновь зарябила в глазах. Путь от тропиков до забившегося в полярные льды Поплавка долог – транспортная платформа не космический катер и не боевой флайдарт, а потому будет ползти по воздуху не меньше суток, неспешно покрывая милю за милей курсом зюйд. Зеленые тропические воды, мгновенно чернеющие под воронкой нарождающегося урагана, ультрамариновые субтропические широты, серые, накрытые облаками умеренные с выделяющимися пятнами планктонных полей, скучные, зато почти безопасные приполярные… В сезон тайфунов рейс над теплыми водами вымотает кого угодно – теперь пилот спал, доверив управление бортовому компьютеру, отчаянно храпел за тонкой перегородкой, но не мешал разговору.
– А меня убили, – сказал Менигон. – Дыра в голове, мозги по стенам, и контрольного выстрела не надо. Очень натурально получилось.
– То есть?
Менигон вздохнул.
– Сейчас, к сожалению, не могу показать. Оснастка не та. Горячо надеюсь, что нам не придется об этом пожалеть.
– Ты бы мог их спасти, – сказал Шабан, помолчав. – Их всех. Тосихидэ, Гупту, Еву Панчева…
И Лизу, подумал он, но не назвал ее имени. Он помнил тот разговор, последний свой разговор на Прокне, и сделанное ему предложение, и свою отчаянную мольбу… И свой отказ. И то, что последовало за отказом, пока он был еще Александром Шабаном, разведчиком Редута. Должно быть, Ореол любит исправлять ошибки и не жалеет времени на их исправление.
Тогда сознание не умерло сразу – оно уходило медленно, и вместе с ним проваливался в небытие Александр Шабан, разведчик и бунтарь, тридцати трех лет от роду, разыскиваемый, приметы прилагаются… Провалился – и умер, воскреснув пятилетним мальчишкой, набитым ложной памятью, подброшенным на развалины после Андского толчка. Еще природного ли катаклизма?..
