Тимур Литовченко - Число зверя, или Лейтенант дьявола
Мамочке пришло в голову, что не зря она прихорашивалась перед утренними обходами, не напрасно усовершенствовала макияж, села на диету. Ведь не мог Эймер создать столь замечательный, столь совершенный портрет, если бы самым тщательным образом не рассматривал и не изучал ничего не подозревавшую модель в каждую их короткую встречу. Значит, Мальчик обращал внимание на начальницу, ещё как обращал!.. И если ни Ника, ни Чикита, ни какая-либо другая девочка не заслонила в глазах Мальчика её образа, значит... значит!..
Мамочке сделалось жарко, она принялась легонько обмахиваться листом деталировки, который держала в руках, и попыталась разобраться, чем же ещё так понравился ей портрет.
И по некотором размышлении поняла, что он подкупал выбранной Эймером композицией. Изображённая на рисунке Мамочка была одета как-то странно. Про нарисованное платье по непонятной причине хотелось сказать: древний наряд, очень древний. Теперь ведь никто не носит таких просторных платьев с многочисленными складками. Древним был и головной убор в виде покрывавшей волосы сетчатой накидки с обручем вокруг лба. Очков у нарисованной не было, что лишний раз свидетельствовало о таланте Мальчика, сумевшего "убрать" с натуры очки.
Кстати, около пяти лет назад она только начинала носить очки и в то время даже частенько обходилась без них! Да очки никак и не пошли бы к старинной одежде. Зато к ней очень подходил напоминавший лилию цветок, приколотый к груди.
Нарисованная Мамочка сидела у каменной стены, увитой пышными виноградными лозами. Возможно, то была беседка. Один побег нарисованная женщина пропустила между пальцами правой руки, с милой непосредственной улыбкой на устах и рассеянной задумчивостью в глазах глядя на тарелку, стоявшую перед ней на низеньком столике, от которого на ограниченном пространстве портрета поместился всего лишь ближний край. На тарелке лежали крупные виноградные грозди, огромное спелое яблоко и несколько налитых пшеничных колосьев. Далеко на заднем плане виднелась стройная пальма...
Что-о?! Не может того быть!!!
Мамочка вспомнила полюбившиеся строки "Песней песней":
"Чрево твоё - ворох пшеницы, обставленный лилиями... Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти... И запах от ноздрей твоих, как от яблоков... А мой виноградник у меня при себе..."
Господи, да откуда же он узнал?! Или не узнал, и это простое совпадение...
А солнечные блики так и сверкали на спелом яблоке, и искорки света прыгали на ягодках винограда...
Мамочка посмотрела на потупившегося, скрестившего на груди руки в неизменных жёлтых перчатках Эймера со смешанным чувством удивления, страха и восторга, пробормотала:
- Да, ты и впрямь художник, - свернула трубочкой лист с деталировкой, сняла с кульмана и отдельно свернула портрет и не сказав более никому ни слова, покинула комнату. Однако прежде, чем продолжить обход, занесла портрет к себе, положила на стол и заперла дверь на два оборота, чтобы в её отсутствие никто не заглянул ненароком в кабинет. После обхода, который был совершён со всей возможной поспешностью, Мамочка опять же заперлась, уселась поудобнее, пришпилила к своему кульману чудо-портрет и долго его разглядывала. В голове проносились бессвязные обрывки мыслей, не успевавшие сплестись воедино и оформиться во что-то конкретное, разрозненные воспоминания мелькали одно за другим. Иногда ещё тихий голос страстно и нежно нашёптывал:
"О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные..."
В дверь постучали. Мамочка быстро сорвала портрет с кульмана, сунула его в стопку предназначенных для утверждения чертежей, обогнула стол, отперла дверь. Под звон бубенчиков в кабинет проскользнул Мальчик. В одной руке он держал небольшую спортивного стиля сумку, в которой позвякивали баночки и посуда. В другой был зажат наполовину исписанный листок.
- Отдайте рисунок, пожалуйста, - вот были первые слова Эймера, обращённые к Мамочке. Начальница молча указала на стул, приглашая садиться, вынула из руки Мальчика бумагу и бегло просмотрела написанное. То было заявление на увольнение по собственному желанию.
- Эймер, это что такое? - Мамочка ничего не понимала.
- Отдайте рисунок, - по-прежнему спокойно повторил он, пряча руки в перчатках между бёдрами и отчаянно краснея. Мальчик вообще очень легко краснел, как и все белокожие люди.
- Не отдам, - тихо, но решительно заявила Мамочка.
- Тогда порвите... к чертям собачьим, - зло сказал Мальчик. Мамочка впервые слышала слетевшее с его уст бранное слово. - Плохой портрет. Я рисовал его, как представлял... вас... К тому же, не успел докончить.
- Может, ты видел меня раньше? Или у тебя фото есть? - осторожно спросила Мамочка. Эймер отрицательно мотнул головой и шепнул:
- Нет, я вас... такой... представляю... представил.
Потом перевёл дух и уже твёрдо спросил:
- Когда подходить за расчётом?
- Но почему, Эймер? Зачем тебе увольняться?
Мальчик несмело взглянул на начальницу... то есть, на пока ещё начальницу.
- Ведь вы сами сказали. В кабинете Гия Эвхирьевича, помните? Что если чуть что, вы меня... Вот. И это случилось. Я не смог удержаться...
Мальчик смотрел на Мамочку, а она с замиранием сердца ждала, когда же этот юнец совершит извечную мужскую ошибку и вслед за дурацким "не смог удержаться" произнесёт роковое: "Простите". Ах, не зря советовал гениальный писатель: никогда не просите у женщины прощения за глупости, которые заставляет совершать любовь, просто молча подарите цветы; цветы прикрывают всё, даже могилы... Откуда же неопытному юнцу знать это великолепное в своей простоте правило! Он непременно ошибётся! Вот сейчас, сейчас!.. И тогда всё будет действительно кончено.
Но к несказанному удивлению Мамочки, Эймер так и не совершил фатальной ошибки. Глаза Мальчика заблестели, голос задрожал, и вместо рокового слова он сказал:
- ...и вот нарисовал вас... Вы... вы такая...
Мамочка вздохнула с невыразимым облегчением. Слава Богу, прощения Мальчик не попросил!
- Но это может быть превратно истолковано... И пусть никто не подумает... Вот я и принёс заявление. Подпишите, и я исчезну отсюда навсегда, - пролепетал Эймер. Мамочка некоторое время размышляла, не является ли данная тирада завуалированным извинением. Кажется...
- Я не могу дольше здесь оставаться. Рядом с вами, - сказал Мальчик тихо, но уверенно, решительно.
Нет, никакое это не извинение! Эймер откровенно признался, что не может спокойно находиться рядом с ней. Поэтому и решил сбежать. Тем более, что его скрытые помыслы отныне известны объекту этих помыслов...
Мамочка торжествовала. Ведь выходило, что пока юные красотки прилагали все мыслимые и немыслимые усилия, дабы покорить сердце Мальчика, пока они наперебой демонстрировали лакомые телеса, Эймер думал о ней... только о ней... вынашивал её образ... писал свой шедевр...
