Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)
— Дарования, зависящие от природных способностей, не всеобщи и являются уделом не целых народов, но только немногих людей. Подобные люди встречаются редко; такими в свое время были Аристарх Самосский, Филолай и Архит Тарентские, Архимед из Сиракуз… Догадываюсь: и ты принадлежишь к исключительным знатокам во всех областях искусства и достиг высшей степени славы. По-видимому, ты смолоду постепенно восходил от одной отрасли образования к другой и, впитав в себя знание многих наук и искусств, дошел до высот архитектуры.
Ле Корбюзье усмехнулся:
— Все именно так и было. Я построил первый дом, когда мне исполнилось семнадцать. Звали меня тогда Шарлем Эдуардом Жаннере, по рождению я швейцарец. Фамилию Ле Корбюзье носили предки матери, впоследствии я принял это имя и, говорят, прославил его. Друзья называли меня Корбю. Так вот, в юности мне посчастливилось встретить человека без предрассудков. Для него я и построил дом с великим старанием, а также кучей волнующих происшествий. Этот дом был ужасен! С тех пор я продолжал трудиться шесть десятилетий, претерпевая всевозможные злоключения, трудности, провалы, иногда добиваясь успеха…
— Эпикур говорил: «Не многое мудрым уделила судьба, но однако то, что важнее и необходимее всего: руководиться указаниями духа и разума». Кто думает, что он защищен оградой не учености, а удачи, идет по скользкому пути. Ты же полагался не на слепую удачу, а на знание, поэтому невзгоды судьбы тебе не смогли повредить.
— Уже в зрелые годы меня захватила мечта, с которой я потом никогда не разлучался: жить в городе, достойном нашего времени. Я часто задумывался над судьбой горожан, проходя по кварталам, протянувшимся от площади Вогезов до Биржи, — по трагически нелепым и скучным, по самым отвратительным кварталам Парижа. На этих улицах люди гуськом передвигаются по узеньким, как нитка, полоскам тротуаров. Я создал модель нового, бесклассового города, где люди заняты трудом и досугом.
— И ты построил его?
— «Вы хотите разрушить красоту Парижа, историю Парижа, священные реликвии, оставленные нам предками, — сказали мне. — Вы забываете, что Париж был римским городом, с этим нельзя не считаться!» — Ле Корбюзье нервно потер руки и продолжал, склонившись к внимательно слушавшему Витрувию: — Тогда я задумал «лучезарный город», расположенный в центре великолепного ландшафта. Смотрите, как красиво: небо, море, Атласский хребет, горы Кабилии. Для каждого из пятисот тысяч жителей я предусмотрел их: небо, море, горы. Они видны из окон домов и создают для их обитателей благодатную и жизнерадостную картину. Для каждого! Я предложил людям насущные радости бытия.
— Но я надеюсь, на этот раз успех тебе сопутствовал? Вот он, перед глазами, и он прекрасен, твой «лучезарный город»!
— Это лишь отображение мечты, горькая и радостная иллюзия. Человек, державший в руках судьбу «лучезарного города», сказал одному из моих друзей: «Вы хотите, чтобы я встретился с господином Ле Корбюзье и чтобы он изложил мне свои идеи и планы относительно будущего города? Я отлично знаю, кто такой Ле Корбюзье, больше того, я ценю его усилия. И все же я не хочу с ним встречаться. Если я его приму, он сможет заставить меня согласиться с его точкой зрения, он меня переубедит. А я не хочу позволить себя переубедить…»
— Дельфийский Аполлон, — певуче и проникновенно произнес Витрувий, — устами Пифии признал Сократа мудрейшим из людей. Сократ, как передают, разумно и премудро говорил: сердца людей должны быть открыты, чтобы чувства их стали не сокровенны, а всем очевидны. О, Корбю, если бы природа, следуя его мнению, создала их отверстыми и ясными! Если бы это было так, то люди ученые и сведущие, как ты, пользовались бы исключительным и постоянным уважением!
Ле Корбюзье улыбнулся, глаза его сделались чистыми, как у ребенка:
— Великий флорентиец Данте Алигьери, живший за шесть столетий до меня, сказал:
О Музы, горный гений, помогите;
О дух, что описал мои виденья,
Ты тут проявишь мощь своих наитий.
Мы возвратились из небытия, Марк Витрувий, и, может быть, именно потому, что сердца людей стали, наконец, отверстыми и ясными.
2— Когда это случилось, мне было семьдесят восемь. — Ле Корбюзье откинулся на спинку воображаемого кресла… — Лазурный берег. Средиземное море… Что поделаешь, но рано или поздно это случается. Заплыл далеко, впрочем, не дальше, чем обычно. И внезапно сдало сердце…
Вдруг книгу мне огромная прохлада
Захлопнула, звеня в морской пыли.
Летите, ослепленные страницы!
Ломайте, радостные вереницы,
Кров, где еще пасутся корабли!
Это из «Морского кладбища» Поля Валери.
— Помню это имя, произнесенное тобой, — задумчиво сказал Витрувий. — Ты обогатил мой ум, поведав о поэте, которому удалось выразить понятие архитектуры так, как это не сумел бы сделать ни один зодчий…
— Да, он, как никто, мог выразить невыразимое. Утверждали, что поэзия Валери трудна для понимания. Абсурд!
Когда я пролил в океан —
Не жертва ли небытию? —
Под небом позабытых стран
Вина душистую струю,
Кто мной тогда руководил?
Быть может, голос вещуна
Иль, думая о крови, лил
Я драгоценный ток вина?
Витрувий распростер руки:
— И в мое время, Корбю, поэты умели выразить невыразимое.
Катулл измученный, оставь свои бредни:
Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.
Сияло некогда и для тебя солнце,
Когда ты хаживал, куда вела дева,
Тобой любимая, как ни одна в мире.
Но увы, уже давно совет небожителей водворил меня в обитель смерти.
— Или бессмертия… Право же, что бы мы делали без поэзии, Марк Витрувий? Поэзия — это общечеловеческий акт: создание согласованных связей между выражаемыми образами. В книге Поля Валери «Эвполин или Архитектор» Сократ говорит: «Я не знаю ничего более божественного, более жизненного, более простого, более могущественного, чем…»
— Поэзия?
— Геометрия, Витрувий, геометрия! Не прекрасно ли: поэзия вдохновляет архитекторов, а поэт устами мудреца воздает дань геометрии, видя в ней средство, с помощью которого мы воспринимаем среду и выражаем себя…
— Геометрия, — назидательно проговорил римлянин, — приносит большую пользу архитектору, и прежде всего она учит употреблению циркуля и линейки, что чрезвычайно облегчает составление планов зданий…
Корбюзье не стал скрывать досады:
