Оксана Аболина - Подмастерье
— Завтра, Сергей Алексеевич, уходим в Москву. У тебя есть вечер, чтобы проститься с друзьями.
— Зачем в Москву? — удивился Сергей. — Я не хочу!
Но Мастер в ответ лишь усмехнулся — грустно и по-доброму, как усмехаются в ответ на слова ребенка — похлопал Ерёмина по плечу и, молча, вернулся в церковь. Сергей долго стоял, смотря на закрытые двери и пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами. Предчувствие не обмануло: жизнь его снова менялась, и он чувствовал, что перемены эти необратимы.
Вопреки пожеланию Мастера, Ерёмин решил попрощаться с друзьями утром. Вышло очень трогательно: Ерёмину наговорили столько добрых слов, что он невольно засмущался. Ваня крепко жал руку, говорил, что Ерёмин теперь настоящий фермер и зазывал обязательно вернуться на ферму на следующий год. Вовка сообщил, что собрался к Тёмному морю, там, мол, нашли под водой древний город, но в следующий раз, если Ерёмин захочет, он с удовольствием возьмёт его с собой. Ксюха расцеловала в обе щеки, и даже вертевшийся вокруг неё чечушонок пролепетал что-то на своём полупонятном языке. Ерёмин потрепал его по голове и, неожиданно для самого себя, наклонился и поцеловал в лоб. Маралин долго ожидал своей очереди, а потом, на прощание, прочитал своё новое стихотворение.
В край, где он ни разу не был,
в край без горя и разлук
полз по глиняному небу
солнца жёлтого паук.
Плёл рассветы и закаты
по пути из спелой ржи,
облака из мягкой ваты,
из простой воды дожди.
И ночами на свирели
в отражении Луны
воробьи и свиристели
пауку свистели сны.
О счастливом дальнем крае
и о трудностях пути,
в путь-дорогу наставляя
через новый день ползти
вдаль по глиняному небу,
через звёзд погасший луг
в край, где он ни разу не был,
в край без горя и разлук.
Лишь Соня не принимала участие в этих проводах. Она собирала рюкзаки, укладывая еду на дорогу, кипы листов бумаги, изготовленных на мельнице да бутыли с загадочной жидкостью, которую настаивала в июне из замоченных дубовых листьев. С Соней они простились вечером. Прощание это было грустным и нежным: они долго сидели под ночным небом и вспоминали о своей первой встрече, о вишневом саду в Жаворонках, о походе через Овражину и прошедшем лете на ферме. Уходя, Соня грустно улыбнулась и неожиданно произнесла:
— За Женька не волнуйся, в суп не пойдёт.
Утром, когда Сергей с Мастером вышли за ворота, и фермеры стали расходиться по своим делам, Подосинкина ещё долго стояла, глядя на удаляющиеся фигурки путников, и после того, как они совсем скрылись из виду, смахнула слезинку и отправилась назад, в трапезную.
38
Ерёмин и Джон Матвеевич возвратились в Москву без приключений. Дорога заняла всего день. И день этот был погожим на загляденье. Тёплый, с мягким, выглядывающим из-за облаков солнцем и лёгким ветерком, дувшим навстречу. Ерёмин хотел поговорить с Мастером на обратном пути, но тот приложил палец к губам, и больше Сергей не предпринимал попыток обратиться к нему. Он шёл по старой дороге и, насвистывая мотив «Баллады о спиногрызе», грустил. Позади остался самый интересный, самый важный этап его жизни. Увидит ли он когда-нибудь своих друзей? И монаха Пафнутия? И чечушонка Артюшку? Запомнят ли они его? Завтра у ребят начнётся сенокос, потом заготовка дров, и сколько у них дел — не счесть. Не до грустных воспоминаний. Правда, быть может, Маралин найдёт минутку и сложит о нём, о Ерёмине, стихотворение. Интересно, о чём он в нём расскажет? А Женька… Если Сергей вернётся на ферму, узнает ли она его? Женька сейчас уже почти взрослая гусыня.
Ерёмин поймал себя на мысли, что обратная дорога совсем не похожа на ту, которой он шёл из города четыре месяца назад. Тогда ему всё казалось внове, всё удивляло и поражало воображение. Надо же, он тогда поверил Соне, что комары — это гигантские кровососы размером с собаку, а яйца растут на дереве. Воспоминания нахлынули на него, и через призму сегодняшнего дня в него вошёл тот давнишний, когда он в первый раз увидел настоящую, живую землю. Сергей был благодарен Мастеру, что тот остановил его, не дал разговорами разменять этот день по мелочам, позволил вернуться в прошлое. Он был уверен, что Джон Матвеевич не случайно оборвал его, когда он спросил у него что-то незначительное.
Завидев свалку, окружающую город и маячащий впереди охранный пост, Ерёмин испытал отвращение — ему не хотелось возвращаться в Москву. Он не верил, что новая жизнь окажется интереснее той, что была на ферме. И он ошибался…
К Мастеру домой они пришли очень поздно, скинули рюкзаки, поужинали и легли спать.
Утром Ерёмин первым делом вспомнил о Синицыной.
— Есть женщина, с которой мне очень надо поговорить! — сказал он Мастеру. — Это очень-очень важно! Позвольте на пару часов отлучиться?
— Успеется, — мягко усмехнулся Джон Матвеевич. — Сходишь вечерком. Сегодня у тебя важный день. О тебе все очень хвалебно отзывались, и я принимаю тебя в подмастерье.
— А я ведь так и не знаю, чему вы учите! — вспомнил Сергей.
— А чему бы ты хотел научиться?
— Сейчас! — воскликнул Ерёмин и полез в свой рюкзак.
В рюкзаке теснились уложенные Соней бесчисленные свёртки. В кармашках были упрятаны бутылочки с загадочным отваром больных дубовых листьев. А вырезанные из дерева фигурки оказались на самом дне.
— Вот! Видите! — показал Сергей Мастеру. — Это спиногрыз. А это свинорыл. Вот это гусёнок Женька — совсем ещё маленькая. Это наша Соня. А вот это Зингл — вождь диких. А перед ним стоит преподобный Савва.
— Ты видел Савву? — удивился Мастер. — Расскажи.
Ерёмин никому ещё не рассказывал о встрече ни с Саввой, ни с Зинглом — всегда отмалчивался или уводил разговор в сторону. Но сегодня он почувствовал, что наступил тот самый — важный момент, его рассказ не пропадёт втуне, не превратится в сказку о белом призраке, не оскорбит память погибших. Он говорил долго, а Мастер внимательно слушал.
— Это всё очень интересно и крайне важно, — сказал он, когда Сергей закончил свой рассказ. — И ты хотел поведать миру о нём в этих фигурках? Ерёмин кивнул.
— Воспоминания теряются, — объяснил он. — Как поведать людям под куполом о том, что я увидел?
— А стоит ли им об этом говорить? — спросил Мастер. — Разве они хотят это услышать?
— Они не хотят, потому что не знают, что есть иная жизнь — жизнь не под куполом. Вот если бы знали…
— Очень хорошо, — сказал Мастер и поставил на стол одну из бутылочек. — Это отвар чернильных орешков. — Он что-то насыпал в бутылочку, какой-то порошок, и жидкость вдруг стала чёрного цвета. Джон Матвеевич открыл один из сониных свёртков. Там лежали гусиные перья — те самые, что нужны для ровного полёта стрел. Мастер взял одно перо и ножом очинил его край. Затем он взял самый большой свёрток и развернул его. В свёртке лежала изготовленная на мельнице бумага. — Умеешь ли ты писать? — спросил Джон Матвеевич.
