Роберт Сойер - Триггеры
— В общем, прошу прощения, — сказал президент. — Я хотел сказать, что специально я не делаю того, что только сделал. Вы имеете право на неприкосновенность вашей личной жизни.
— Спасибо, сэр.
— Так вы служили за границей?
— Да, сэр. Операция «Иракская свобода».
Президент, надо отдать ему должное, не отвёл взгляд.
— Но теперь вы дома, — сказал Джеррисон тоном, который, как был уверен Кадим, предполагал, что он должен быть за это благодарен.
Кадим сделал глубокий вдох и сказал:
— Не совсем, сэр. Мой дом в Лос-Анджелесе. Здесь я лечусь.
Джеррисон удивлённо нахмурился.
— Простите. Я не знал, что вы были ранены.
Вероятно, он уже вспоминал то, о чём Кадим собирался ему рассказать, но потом снова забыл, засыпанный грудой других вещей, нуждавшихся в обдумывании. Кадим незаметно вздохнул. Вот если бы всё можно было так легко забыть.
— У меня ПТСР.
Президент кивнул.
— Ах, да.
— Профессор Сингх пытается мне помочь. Вернее, пытался, пока его не прервали; там ещё много работы.
— Уверен, что вы в хороших руках, — сказал Джеррисон. — Мы всегда пытаемся помочь ребятам в форме.
Комментарий казался искренним, и хотя Кадим и правда не голосовал за Джеррисона — он ни за кого не голосовал — он снова задумался о том, стоит ли осуществлять задуманное. Никто не должен проходить через такое.
Но ему придётся. Кадим проходил через это тысячу раз. И то, чего не достигли петиции солдатских матерей, ряды накрытых флагами гробов и безрадостные выпуски новостей из Багдада, возможно, лишь возможно, он достигнет этим.
— Спасибо, сэр, — сказал Кадим. Президент был прицеплен к монитору жизненных показателей, к такому же, к какому раньше подключали Кадима; монитор показывал семьдесят два удара в минуту. Кадим подумал, что его собственный пульс гораздо выше. Сам президент Соединённых Штатов! Калиль и Ламарр никогда в это не поверят. Но Калиль и Ламарр тогда остались в Южном Централе; они, вероятно, по-настоящему не верили — или, по крайней мере, не в полной мере оценили — историям, которые Кадим привёз из Ирака.
Но президента можно заставить в них поверить.
И оценить по достоинству.
Прочувствовать.
— Мистер президент, должен сказать, что я очень раз встрече с вами. Моя мама, сэр, она будет просто потрясена.
Президент шевельнул рукой в сторону фотографа, который быстро сделал ещё несколько снимков.
— Мы, разумеется, пошлём ей снимки. — И тут брови президента взметнулись вверх. — Ваша мама — она очень хорошая женщина, не правда ли?
— Лучшая, сэр.
Он кивнул.
— Это так странно. Таниша, верно? Я вижу, что вы её очень любите.
— Да, сэр. Она всегда хотела для меня только добра.
— Не сомневаюсь. И… о!.. у неё на следующей неделе день рождения?
— Да, сэр.
— Передавайте ей поздравления от меня.
Кадим кивнул.
— Она будет в восторге, сэр. — Краем глаза он заметил, как агент Доусон поглядывает на часы. У него явно остаётся очень мало времени и…
И сама мысль о том, что он собирается сделать завязала его желудок узлом, и он почувствовал, как на лбу выступила испарина.
— Ну, — сказал Кадим, — я уверен, что вас ожидают государственные дела, — никогда бы не подумал, что что ему когда-либо в жизни придётся произносить такие слова. Он поднялся, и все четыре ножки стула царапнули по покрытому плиткой полу. Он глубоко вдохнул и сглотнул, пытаясь успокоиться, а потом, наконец. выпалил:
— Но я надеюсь, что после моего ухода вы подумаете о детях, сэр.
Президент посмотрел на него; брови съехались практически вместе.
— Детях?
— Да, сэр. Плачущих детях. — Кадим ощутил, как его пульс ускоряется, и протянул руку, чтобы ухватиться за приподнятую часть президентской кровати, от чего агент Доусон подалась вперёд. — Плачущих детях, — повторил Кадим, — и запахе раскрошенного бетона.
Президент резко втянул в себя воздух, и хотя громкость на мониторе жизненных показателей была установлена на минимум, Кадим всё же услышал, как ускорились гудки, обозначавшие сердцебиение.
Всё случилось на удивление быстро: звук шагов за дверьми, затем вошла женщина — чернокожая, элегантная — а, Сью её знает, это Элисса Сноу, личный врач Джеррисона.
— Мистер президент, с вами всё в порядке? — спросила она.
Все глаза — фотографа, агента Доусон, Кадима, медсестры и доктора Сноу — были устремлены на Сета Джеррисона. Его зрачки были расширены почти до самых белков, словно он увидел что-то ужасающее.
И так оно и было. У Кадима не было ни малейших сомнений. Да, то что они связаны, ещё не значит, что их воспоминания синхронизированы, но триггер, запускающий флешбэк, оказывает тот же самый эффект на президента, что и на него самого. Прямо сейчас они, должно быть, воспринимали разные его части: Кадим видел вездеход, переезжающий труп, а президент, наверное, наблюдал, как стена рушится под миномётным огнём. Но они оба были там, Кадим в тысячный раз, а Сет Джеррисон — в самый первый.
— Мистер президент? — в голосе доктора Сноу звучало отчаяние. — Вы в порядке, сэр?
Президент медленно повернул голову влево-вправо — жест, больше напоминающий отказ верить глазам; его рот безвольно раскрылся. Доктор Сноу стояла по другую сторону кровати от Кадима и двумя пальцами щупала президенту пульс.
Кадим, пошатываясь, отошёл назад и в конце концов упёрся спиной в стену, где и остановился, чтобы не упасть.
Огонь.
Дым.
Крики.
Он едва мог видеть реальный мир, больничную палату, президента, но повернул голову и попытался разглядеть выражение лица большого человека. Его лицо выражало не шок и трепет, а шок и ужас. Доктор вытерла президенту лоб.
Взрывы.
Кричащие дети.
Стрельба.
— Мистер президент? — сказала Сноу. — Сэр, ради Бога!
Агент Доусон также подошла к кровати и тоже сказала:
— Мистер президент?
Кадим, конечно, знал, что никто из них не заметил или, если заметил, то не придал значения тому, что он находится в таком же состоянии. Это нормально здесь, в Вашингтоне, так было не только с начала нынешней войны, а тянулось с самой войны в Корее.
Но может быть, всего лишь может быть, всё изменится сейчас. Он попытался отключить собственный страх, чтобы увидеть, как искажается лицо Джеррисона, увидеть, как он отшатывается от невидимого взрыва, увидеть, как он, президент Соединённых Штатов, первым из носителей этого титула за последние десятилетия попадает в солдатскую шкуру, несёт солдатское бремя и чувствует солдатский ужас перед тем, что оставшиеся дома приказывают солдату сделать.
