Александр Казанцев - Спустя тысячелетие
Надя бросилась к Федорову, руками разгребая перед собой воду.
— Феденька, родной! Вот когда твой чудесный дар понадобился! Выручай, голубчик! Ведь находили же экстрасенсы потерянных, находили!
— Не там мы его ищем, не там, — обернулся лицом к Наде Федоров.
— Так где же он, где? Скажи!
— Не в гавани. В направлении монумента что-то ощущается…
— Верный вывод, — подхватил Никита. — Он мог забраться на монумент, между скульптурами!
— И бурей любовался, — добавил Крылов.
— Однозначно так! Как это мы не додумались! — воскликнул Галлей.
К памятнику шли по пояс в воде. Волны грозили сбить с ног, иной раз перекатывались через головы людей.
Впереди виднелись фонтаны разбивающихся о монолит волн.
Там ли Никитенок?
И наконец они увидели его.
Мальчик стоял в корабельном ящике и, размахивая руками, кричал, приветствуя бегущих к нему людей.
Но о чем он?
Надя, да и все остальные не поверили ушам.
Мальчик победно кричал:
— Америка! Ура! Я открыл Америку! — И он указывал на монолит, о который волны грозили разбить его «суденышко», всего лишь корабельный ящик с оторванной крышкой. Он был едва ли больше самого Никитенка, своего самозваного капитана.
Шквал ветра еще в дверях ударил и напугал Никитенка. Но еще страшнее ему показалось вернуться назад. Вдруг мама с папой передумают и уже не отпустят его в гавань?
Дождь кончился, оставив после себя огромную лужу.
Мальчик припустил по ней и увидел, как запрыгали под ногами лунные зайчики.
Свежесть воздуха, наполненного странным приятным запахом, позволяла дышать легко и свободно. Так же было, когда Никитенок просунул голову в шлем папиного скафандра и открыл какой-то краник (с кислородом!).
Папа не ругал его, а только посмотрел с укоризной.
А теперь вдруг влетит по-настоящему?
В гавани виднелись смутные очертания желанных кораблей, где он станет моряком. Они поднимают паруса, чтобы выйти в море? Как бы успеть! Они увидят его и подождут, а он скажет «морским волкам» волшебные слова: «Брам-стеньги, фок-мачта, гитовы!» И он твердил их на бегу, чтобы не забыть.
Но увидев, что ближайшее судно, на которое он мог забраться, разбилось о набережную и волна-страшилище перекатывается через парапет, заливая берег, мальчик перетрусил и заплакал.
— Мама! — жалобно закричал он. Но рев бури заглушил детский крик.
Мальчик хотел бежать обратно, но испугался еще больше, потому что повсюду была вода и он сейчас утонет.
И тут он заметил бьющийся о парапет ящик с крышкой.
Это был обычный палубный ящик. Мальчик сообразил приоткрыть крышку. Ящик был пустой. Из него пахнуло смолой и рыбой.
Недолго думая, малыш нырнул в него. И крышку прикрыл. Конечно, там оказалось сыро, но хоть сверху вода не сильно попадала.
Никитенок вовсе не был необыкновенным малолетним героем. Он оказался просто несмышленым, перепуганным до смерти ребенком.
И лежа на мокром дне ящика, он силился проснуться, чтобы рядом оказалась мама и стало тепло.
Мальчик почувствовал, что ящик с ним вместе качнулся и они поплыли.
Стало спокойнее, хотя и качало. И оттого, что снаружи посветлело, стало уже не так страшно. Малыш даже решился откинуть крышку. Луна показалась ему огромной, и он вспомнил, как о ней еще в звездолете Рассказывала мама. И звездочки рядом мигают. Совсем как лампочки на пульте у командиров!
И Никитенок вообразил, что плывет на своем кораблике.
Когда же до него донеслись знакомые голоса папы и мамы, звавшие его, он совсем осмелел.
И не испугался надвигающейся темной скалы знакомого монумента. И совсем это не памятник, а будто бы совсем другое!
Начатая во сне игра, прерванная на набережной, теперь продолжалась, и он уже не звал маму, а победно кричал:
— Ура! Америка! Я — Колумб, я открыл ее!
Через минуту маленький Колумб взлетел в воздух, а потом очутился на крепких папиных плечах, а мама ухватила его за руку, словно боясь, что он опять убежит.
— Вы же сами позволили, — лепетал он. Никитенок еще не осознал и не мог объяснить, какой прекрасный сон снился ему, да и как следует не понял он, сон это был или не сон!
Солнце всходило, осветив множество идущих по грудь в воде людей.
Никитенок возвышался над всеми, торжествующий, гордый.
Но больше всего радовался ребенок все-таки не открытию Америки, а тому, что он снова с мамой и папой.
— Хочу быть моряком! — победно заявил он, любуясь уже яснее различимыми в бухте потрепанными, кренящимися в разные стороны кораблями.
— Будешь, будешь моряком, постреленок, — заверил его Бережной.
Самым удивительным в этом происшествии, пожалуй, было то, что никто не упрекнул Никитенка за его выходку, и, уже в комнате, закутанный мамой в сухое теплое одеяло, перестав дрожать от озноба, маленький Колумб оправдывался перед самим собой:
— Так хотелось посмотреть кораблики, и мне позволили. — Потом, став серьезным, добавил: — Может, мне это приснилось?
— Хорошо приснилось, — утешил его отец.
А дедушка Крылов, второй командир, задумчиво глядя на внука, сказал:
— Не приснились тебе, Никитушка, корабли и волны выше мачт. Все это ты видел.
— Видел, видел! — обрадовался мальчик, теплее закутываясь в одеяло.
— И впрямь он для нас Америку открыл, — обратился Крылов уже к окружающим.
— Для меня это открытие заключено в тех генах наследственности, которые проявились в мальчике. А ведь это дар наших общих предков, — с восхищением в голосе заметил Диофант.
Надя никого не слушала, торопя Никиту скорее согреть как-нибудь ребенка.
Она осталась с мальчиком, пока тот не заснул, и вернувшийся со скипидаром Вязов застал ребенка уже спящим.
После бессонной ночи и пережитых треволнений Никитенок спал сладким сном, непробудным, как у Спящей Красавицы из сказки; и, как в сказке, все вокруг, казалось, должно было замереть, даже дождь, если б он пошел, превратился бы в хрустальную стену.
Но вместо хрустальной стены у постели застыли Надя с Никитой, не отрывая глаз от разметавшегося во сне мальчика, который, быть может, во сне опять становился «настоящим моряком».
— До чего же тупым чурбаном может быть человек! — произнес Никита.
Надя вопросительно посмотрела на него.
— Нужно нечто вроде светопреставления, чтобы он по-настоящему почувствовал себя отцом. Понял, как дорог ему собственный сын.
— Собственный? — тихо спросила Надя. Никита усмехнулся.
— Надеюсь, красная лампочка у меня на лбу не горит? Но все равно скажу: не отчим я ему, не приемыш он мне.
