Джейн Остин - Разум и чувства и гады морские
Нетрудно вообразить, с каким возмущением читала это письмо мисс Дэшвуд. Зная наверное, что оно окончательно подтвердит разрыв, она не могла и подумать, что оно будет написано в подобном тоне; не предполагала она и что Уиллоби мог оказаться так далек от благородства чувств и деликатности, так далек от обычной порядочности, чтобы составить столь беззастенчиво жестокое послание, отрицающее не только собственное вероломство, но и существование какого бы то ни было чувства, — письмо, каждая строка которого была оскорблением и которое не оставляло сомнений, что его автор — бессердечный негодяй.
Некоторое время она в возмущении молчала, затем перечитала письмо снова и снова; но каждый раз ее отвращение к его автору только усиливалось. Она не смела заговорить, боясь выдать, что считает этот разрыв не утратой единственно возможного счастья, но спасением от страшнейшего из зол, и тем самым еще сильнее ранить Марианну. Навсегда связать свою жизнь с подобным человеком было худшим проклятием, чем то, что постигло полковника Брендона, расторжение подобной помолвки — равнозначно в одночасье снятому проклятию.
Услышав за окном всплеск весел, Элинор подошла посмотреть, кто мог приехать в такое неприлично раннее время, и с изумлением увидела, как запрягают лебедями гондолу миссис Дженнингс, хотя это было приказано сделать к часу. Не надеясь утешить Марианну, но и не желая оставлять ее одну, Элинор поспешила к миссис Дженнингс сообщить, что не сможет ее сопровождать, поскольку Марианне нездоровится. Элинор сослалась на газовую эмболию — самый правдоподобный предлог, — во что миссис Дженнингс ни на секунду не поверила, но добросердечно приняла ее извинения. Проводив ее, Элинор вернулась к сестре, пытавшейся встать с кровати, как раз вовремя, чтобы помешать ей упасть на пол — от нехватки сна и недоедания у нее кружилась голова.
Стакан теплой воды, смешанной с винным порошком, который принесла ей Элинор, привел Марианну в чувство, и она смогла наконец выразить, как благодарна сестре за заботу.
— Бедняжка Элинор! — воскликнула она. — Как я тебя расстроила!
— Я лишь хочу хоть как-то тебя утешить.
— Ах, Элинор, я так несчастна! — только и смогла ответить Марианна и снова захлебнулась слезами.
В эту самую минуту весь косяк безмолвно наблюдавшей за Марианной мелкой рыбешки одним махом проглотил проплывавший мимо марлин.
— Держи себя в руках, милая Марианна! Подумай о матушке, подумай, какие муки причинят ей твои страдания. Ты должна держать себя в руках хотя бы ради нее.
— Я не могу, не могу! Оставь, оставь меня, если я так тебя огорчаю! Покинь, забудь меня! Убей, утопи меня во всепожирающем океане! Пусть мои кости окаменеют и обрастут кораллами! Ах, счастливая Элинор, тебе не понять, как я страдаю!
— Неужели тебе ни в чем нет отрады? Неужели у тебя нет друзей? И такова ли твоя потеря, что тебя ничто не утешит? Как бы ты ни страдала сейчас, подумай, что было бы, если бы все открылось позже, если бы твоя помолвка длилась и длилась многие месяцы, прежде чем он вздумал бы порвать ее! Каждый лишний день ложной в нем уверенности сделал бы удар еще сильнее.
— Помолвка! — вскричала Марианна. — Мы не были помолвлены.
— Не были помолвлены?!
— Он не такой негодяй, каким ты его считаешь. Он не давал мне слова.
— Но он признавался тебе в любви!
— Да… нет… никогда. Каждый день это подразумевалось, но ни разу он не сказал этого прямо. Иногда мне казалось, что да… но нет, он ни разу мне не признался.
— И все же ты писала ему?
— Да! Что в этом плохого после всего, что было? Элинор взяла три оставшихся письма и прочитала их. Первое, сообщавшее об их прибытии, гласило:
Беркли-канал, январь
Как Вы, должно быть, удивитесь, Уиллоби, получив это письмо! Надеюсь, узнав, что я на Станции, Вы испытаете не только удивление. Приглашение миссис Дженнингс сопровождать ее стало соблазном, перед которым мы не смогли устоять. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы успели заглянуть к нам с визитом сегодня же, но я не очень тешу себя надеждой. Так или иначе, жду Вас завтра. А пока — прощайте.
М. Д.
Во втором письме, написанном наутро после пиратского маскарада у Мидлтонов, говорилось следующее:
Не могу выразить мое разочарование от того, что разминулась с Вами позавчера и что Вы так и не ответили мне на записку, посланную более недели назад. Каждый день, каждый час я жду известий от Вас, и еще больше — что наконец увижусь с Вами. Прошу, приезжайте снова, как только представится возможность, и объясните, почему до сих пор я ждала напрасно. Такое поведение пристало не джентльмену, а отъявленному негодяю. Мне сказали, Вас приглашали на пиратский бал и сэр Джон даже обещал снабдить Вас саблей и деревянной ногой. Может ли такое быть? Верно, Вы очень переменились с тех пор, как мы виделись в последний раз, если не пришли, когда Вас приглашали. Но я не буду верить в подобное и надеюсь очень скоро получить от Вас заверения в обратном.
М. Д.
Последнее письмо было следующего содержания:
Как я должна понимать Ваше вчерашнее поведение? Я снова требую объяснений, и не надейтесь, что я приму нападение омаров как оправдание. После того, как близки мы были на Погибели, я надеялась, что долгая разлука сделает нашу встречу лишь более радостной. Как я ошибалась! Я провела ужасную ночь в попытках найти объяснение поведению, которое нельзя назвать иначе чем оскорбительным; никакого оправдания Вам я так и не смогла придумать, но готова выслушать Ваши. Право, меня несказанно огорчит необходимость думать о Вас дурно, но если придется, если я должна узнать, что все Ваши добрые чувства ко мне были обманом, пусть это раскроется как можно скорее. Я хочу оправдать Вас — в любом случае определенность облегчит мои страдания. Если Вы больше не испытываете ко мне прежних чувств, верните мои письма и локон.
М. Д.
В стекло купола начала биться рыба-меч, а Элинор опустила письмо и задумалась. Она не могла поверить, что на письма, исполненные такой любви и нежности, можно ответить в подобной манере.
— Я чувствовала, что мы помолвлены, как если бы нас с ним связала самая официальная церемония.
— Я верю тебе, — сказала Элинор, — но, к сожалению, он думал иначе.
— Он думал точно так же! Неделю за неделей, я это знаю, Элинор! — Рыба-меч начала стучаться сильнее, словно заразившись порывом Марианны. — Или ты забыла наш последний вечер вместе в Бартон-коттедже? А утро, когда мы расстались! Когда он сказал, что разлука, может быть, продлится много недель… его страдание! Как я смогу его забыть! Какая печаль, какое отчаяние было на его лице за решеткой водолазного шлема!
