Герберт Уэллс - Самовластие мистера Парэма
— Все готово, — сказал Хируорд Джексон. — Вы сможете позавтракать в воздухе вином и сандвичами, новый берлинский диктатор будет ждать вас к трем часам.
Ибо Верховный лорд решил на скорую руку объехать Европу и договориться с сильными людьми континента о проведении общей политики. Люди эти, бесспорно, были хозяевами каждый у себя дома, но им явно не хватало вождя, который объединил бы их, чтобы сообща они могли подчинить буйные силы, которые делают наш век веком хаоса. Таким вождем намеревался стать Верховный лорд — диктатором среди диктаторов, властелином среди властелинов, предводителем нового крестового похода, который опять объединит весь христианский мир.
Он пустился в путь на легком военном аэроплане. Прежде чем слиться с Верховным лордом, мистер Парэм никогда не летал, если не считать двух или трех путешествий из Лондона в Париж на огромных воздушных омнибусах. Теперь, закутанный до бровей, ощущая, как по щекам, подбородку и кончику носа хлещет свежий ветер, птицей взмывая в небо и вновь устремляясь вниз, он впервые испытал восторг и наслаждение полета. Сопровождаемый аэропланами с целым штатом секретарей и эскадрильями истребителей, которые непрерывно описывали мертвые петли или камнем падали вниз и чудом выравнивались в каких-нибудь пятидесяти футах от земли, входили в штопор, выстраивались то квадратами, то длинными клиньями, гонялись друг за другом, вычерчивая круги и восьмерки, словом, на все лады развлекали Верховного лорда, его аэроплан пронесся над милым зеленым Кентом, над Ла-Маншем, миновал Дюнкерк, пересек рукав за рукавом, устье за устьем зеленую дельту Рейна и, оставив слева спящие судебные подворья Гааги, повернул над тихими равнинами на восток, к Берлину. Берлин был первой целью поездки, ибо, как и предсказывал Верховный лорд на Имперском Совете, озлобленный, подспудно тлевший германский национализм прорвался наружу — и теперь Германием энергично управлял диктатор фон Бархейм. С ним надо было побеседовать, надо было добиться от него кое-каких гарантий. Затем — в Париж, возродить дух Локарно. Потом — Рим. И затем, еще до исхода этой недели, поворот к побережью; визиты королю Парэмитрию, графу Пароли, Парэминскому и, наконец, блистательный перелет на большой высоте в Мадрид, к Паримо де Ривера. Ведь Паримо как будто все еще в Мадриде. Все эти люди — братья по духу. Все они патриоты, властители, верные славным традициям человечества, преданные национальному флагу и отечеству, вере и семейному очагу.
В каждой европейской столице, точно стаи скворцов осенью, взмывали в небо аэропланы, приветствуя великого хранителя традиций. Однажды встречный аэроплан оказался в каких-нибудь двадцати футах, но пилот Верховного лорда с поразительной быстротой и ловкостью избежал столкновения. Над Римом один молодой и чересчур пылкий итальянец потерял управление и врезался со своей машиной в толпу на холме Пинчо, да еще произошла небольшая авария на аэродроме в Варшаве, во время которой сгорели два бомбардировщика, но больше никаких несчастных случаев не было.
Огромным удовольствием было кружить то над одной, то над другой великой столицей, над парками, башнями, мостами и неровной щетиной зданий, над окрестными холмами и гроздьями предместий, входить в крутой вираж и потом стремительно скользить вниз. Какому завоевателю древности случалось вот так ястребом кидаться с небес на союзный город? А потом аэроплан, подпрыгивая, катил по аэродрому, и вот гордый бесстрастный мрамор лица озарялся улыбкой, и гость выходил навстречу приветственным кликам, аплодисментам и объективам репортеров.
Могучий дух Верховного лорда, несколько поколебавшийся во время стычки с сэром Басси, вновь воспрянул благодаря этому посещению Европы. Беседа в Берлине окончилась полным его торжеством. На улицах еще шли бои, и, как говорили, юго-восточный район города сильно пострадал от бомб и перестрелки; оттуда еще и сейчас доносились последние выстрелы; но всю Унтер-ден-Линден заполнила восторженная патриотическая толпа, радуясь, что новый режим столь быстро признан величайшим человеком Британии. Всюду уже снова развевались старые флаги Германской империи.
Комната, где происходила встреча двух диктаторов, была обставлена с истинно прусской суровостью: мебель только самая необходимая, очень простая, на редкость внушительная и тяжеловесная. На почетном месте в стеклянной витрине выставлены реликвии, принадлежавшие некогда самому Фридриху Великому. Табакерка могла бы еще выдержать долгий поход, в сапогах поместилось бы немало багажа. Оба диктатора были одеты по-военному. Фон Бархейм рабски подражал все еще высокочтимому в Германии Бисмарку, и сжимавшая его торс кираса отнюдь не способствовала гибкости его ума и манер; на Верховном лорде была простая, но эффектная одежда генерала британской армии. Фуражка с золоченым козырьком, алая перевязь с простыми и богатыми украшениями, отлично сшитый мундир необыкновенно шли высокой фигуре властителя.
Не сразу удалось отвлечь фон Бархейма от рокового вопроса о том, на кого ложится ответственность за минувшую войну. Он заговаривал об этом снова и снова и проявил достойную сожаления недоброжелательность в связи с послевоенной политикой Франции. Без конца он твердил о Рейне. И когда только Европа забудет этот старый спор? Когда она обратит взор в будущее? Да, конечно, Европа должна хранить верность традициям, истории, национальным чувствам и своим правителям, но нельзя же быть верным всему этому без всякой меры и до бесчувствия! Если б можно было заставить Европу смотреть на все происходящее глазами англичан! Верховный лорд понял, что волей-неволей должен взять на себя роль учителя.
— Вы разрешите мне изложить свой взгляд на современное международное положение? — спросил он.
Железный правитель новой Германии хмуро кивнул в знак согласия.
— Вот здесь, — начал Верховный лорд, взмахом руки над столом рисуя знакомые очертания, — в самом сердце Старого Света, безмерно огромная, сильная, потенциально более могущественная, чем почти все страны мира вместе взятые, — он сделал короткую паузу, — лежит Россия. Подумайте о России.
— В четырнадцатом году французы были в союзе с Россией, — вставил фон Бархейм.
— Да, но не теперь.
— Именно поэтому они должны бы вести себя поумнее и не выводить нас из терпения.
— Польша повинуется им беспрекословно.
— Польша!!
Верховный лорд не сказал больше ни слова о Польше. Он опять заговорил о явном могуществе России, которое в ближайшем будущем останется неизменным, и продолжал излагать обычную британскую точку зрения на международную политику в свете этого обстоятельства почти теми же словами, как недавно на заседании Совета, лишь смягчил два-три выражения во внимание к патриотическим чувствам фон Бархейма.
