Александр Громов - Циклогексан (сборник)
И слышу за спиной слабый стон.
…Орк знал, что в лотерее, именуемой Жизнью, только один выигрыш на миллион. Выигравший вчера может проиграть сегодня, но не наоборот. Проигравший вычеркивается из лотереи навсегда.
Ури Орк выиграл. Снаряд, разорвавшийся прямо под его ногами, не причинил ему иного вреда, кроме ушибов от падения. Судьба еще раз оказалась к нему благосклонна.
Он склонился над неподвижно лежащим гарпийцем. С первого взгляда Орку стало ясно, что дела гарпийца плохи. Открытый перелом бедра, рана на голове, повреждение позвоночника… Должно быть, гарпиец и сам понимал, что его песенка спета. Он был в сознании.
– Ты можешь пошевелиться? – спросил Орк…
Разумеется, нет. Повинуясь чужой воле, я задаю глупый вопрос. С переломом позвоночника гарпиец не сможет двигаться самостоятельно. А с такой раной на голове он проживет не более нескольких часов, от силы – дней. Кажется, пробита черепная коробка, и гарпийца надо спасать. Немедленно! На Офелии XIII есть отличная клиника, по себе знаю, а на тройной системе Нерон II неплохо лечит один шаман, если его еще не съели соплеменники за ложные предсказания погоды…
Помутнение рассудка, иначе не назовешь. До Офелии, если я не ошибаюсь, пять тысяч парсек, а до Нерона – тысячи на полторы меньше. Гарпиец обречен остаться здесь, на Бражнике, но я найду укрытие и буду защищать раненого до последней минуты, или я не Ури Орк. Зубами грызть буду.
И еще я знаю моего Автора. Он почему-то убежден, что на любой планете с архаичной формой управления должна существовать более или менее подпольная оппозиция – подземные ростки грядущих прогрессивных перемен. Теперь самое время появиться оппозиционерам, которые нас поймут (предварительно, конечно, приняв за имперцев и попытавшись убить), а поняв, помогут, укроют и, чем черт не шутит, может быть даже вылечат. Где они? Вытягиваю шею и кручу головой, с надеждой оглядывая плато и геометрические пики. И никого не вижу.
…– Теперь-то они меня поймают, – с усилием сказал гарпиец, – и станут пытать, пока в конце концов не убьют. Я буду умирать долго…
А я вдруг понимаю, куда клонит Автор, и меня начинает трясти мелкая дрожь.
… – Тебя не будут пытать, – процедил Орк, снимая с плеча карабин. Его лицо исказила гримаса. – Я не позволю тебя пытать.
– Ты что задумал? – с тревогой спросил гарпиец…
Это не я задумал, не я! Господи, да можно же еще что-то сделать! Если нужно, я понесу его на себе, буду ходить за ним, как за малым дитем, охранять его, карабкаться с ним на плечах по скалам…
Не выйдет. Я это чувствую. Песенка гарпийца спета, как и было сказано. Читатель подустал от крови мерзавцев и козлищ, ему хочется крови агнцев. На грязных и небритых, на мордатых агнцев спрос такой же, как и на всяких других.
…Орк оглянулся. Вершины гор сверкали, как алмазные иглы. Заходящее светило резко очерчивало острые грани скал. Он еще увидит эту красоту, если ему повезет пережить ночь. Но гарпиец видит этот мир в последний раз.
– Прости, – со вздохом сказал Орк. – Прости, если можешь. Так будет лучше.
Приклад карабина толкнул его в плечо. В горах долго не смолкало эхо…
Я забросал труп камнями. На этот раз Автор ничего не имел против, но заставил меня поторопиться. Это больше походило не на похороны, а на сокрытие следов преступления.
Автор и я – кто из нас двоих убийца, если каждый порознь на убийство не способен? Никто? Или оба? Впрочем, каждый считает убийцей не себя, а другого. Вероятно, иначе и не бывает. Кажется, то, что я сделал, обозначается диким словосочетанием: убийство из милосердия. Похоже на запах фиалок из выгребной ямы. По Автору выходит, что я человек высоких нравственных принципов, а я не могу и возразить. Может быть, существует и пытка из милосердия?
Не хочу об этом думать. Стою столбом, мерзну на ветру и не чувствую в себе ну абсолютно никакого желания что-то делать, да что там – просто жить. Куда там! Сейчас Автор настучит на своей «Ижице» что-нибудь вроде: «Орк стряхнул с себя оцепенение», – и я опять куда-то пойду, поплетусь искать себе укрытие и спасать свою шкуру.
…Стряхнув с себя оцепенение, Орк двинулся вдоль обрыва на запад. Ему было все равно, куда идти, и он выбрал путь в сторону солнца, подставляя лицо и тело под последние предзакатные лучи…
Карабин я выбросил. Я не мог носить оружие, которым убил друга. Автор не возражал. Карабин, в отличие от меня, выполнил свою функцию и больше не понадобится. Но вряд ли Автор забыл о том, что у меня еще остался нож… Впрочем, врагов пока не видно.
…Прошел час, за ним другой. Тройное солнце село, зато вершины, окружающие плато, заметно приблизились. На горы опускалась ледяная ночь, светлая, как все ночи на Бражнике, от бесчисленного множества солнц звездного скопления и холодная, как могила. Ветер усиливался с каждой минутой и промораживал до костей. Не будь Орк столь измучен, он еще до заката успел бы дойти до гор и отыскать убежище, где можно переждать ночь. Он шел, шатаясь, и больше всего на свете ему хотелось лечь и уснуть, но это означало замерзнуть и умереть. В довершение всего он начал чувствовать муки голода…
И я действительно начинаю ощущать такой голод, что уже не в силах думать о смерти несчастного гарпийца, да простят меня читатели за беспринципность. Простят, конечно, а вот Автору давно уже не мешало бы меня накормить, я не кормлен со вчерашнего утра, и желудок уже давал себя знать, но так, как сейчас – это уже слишком жестоко. Ну что Ему стоит написать: «Орк не чувствовал голода, подавленного настороженностью», – или что-нибудь сходное в том же излюбленном Им стиле… Так ведь не напишет! И мои глаза алчно бегают по сторонам, ища, в кого тут можно воткнуть зубы, а в затуманенном мозгу поселилось волнующее видение – большая банка консервированных сосисок. Они стоят в банке тесно, одна к одной, как солдаты в парадном строю, а сверху они облиты умопомрачительным венерианским соусом… Сейчас я съем вон ту, что торчит выше остальных. Чтобы не торчала. Вытягиваю губы трубочкой, приближаю лицо к банке…
И издаю отчаянный голодный вой, задрав голову и апеллируя к астрономическим объектам в сером ночном небе.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что попал в какую-то совсем уж жуткую ситуацию, – наоборот, то, что сейчас со мной происходит, есть нормальное условие моего существования. Помню, на Мезозонии, крайне отсталой планете, населенной полуразумными динозаврами, мне пришлось не в пример тяжелее. Но там по крайней мере хватало провианта. По утрам, отбившись от выросших вокруг меня за ночь саблезубых растений, я поглощал наскоро приготовленный стегозавтрак, в полдень с аппетитом съедал сочный бронторостбиф, сдобренный молодыми побегами гигантского хвоща, а по вечерам мне нередко доставался птероужин, зачастую сам пикирующий на меня с самыми злостными намерениями. Этот, на мой взгляд, жестковат и к тому же любит заходить в атаку от солнца – но если его хорошенько прожарить на углях, да еще с дикой луковицей, нарезанной кружочками…
