Ричард Бах - Ничто не случайно
- Всего бывало. Мне это очень нравилось. Пока не ударился головой о скалу. Это надолго выбило меня из колеи. Мне еще повезло, что я был привязан к тому парню, что поднимался впереди меня.
- И что, ты болтался над пропастью на конце веревки?!
- Да.
- Не шутишь, парень?!
- Нет. Но потом я перестал ходить в горы и увлекся аэропланами. Кончил летную школу. Летал на Пайпер Кабах.
- Стью! Почему ты никогда не говорил, что умеешь летать? Ну, знаешь! Кто же мог подумать, что ты такого не скажешь!
Мне показалось, что в темноте он пожал плечами.
- Я много ездил на мотоцикле. Мне так нравилось лихо носиться на нем...
- Невероятно, парень!
Приятная сторона привычки мало говорить состоит в том, что, когда ты все же начинаешь рассказывать, ты так удивляешь этим людей, что они действительно тебя слушают.
- Но послушай, - сказал я. - Я кое-что знаю об очень скучных занятиях и о людях, которые продались и плывут безвольно по течению, но ты ведь не такой, правда? Ты уже попробовал себя во многих ролях и знаешь, что значит жить по-настоящему. Почему же ты учишься в Солт-Лейк-Сити на зубного врача? Пожалуйста, скажи мне... почему?
Он поставил свою бутылку с лимонадом, громко стукнув ею о пол.
- Этим я обязан своим родителям, - сказал он. - Они заплатили за учебу...
- Твоя обязанность перед родителями состоит в том, чтобы быть счастливым. Разве не так? Они не имеют права заставлять тебя делать то, что помешает тебе искать свое счастье.
- Возможно. - На мгновение он задумался. - Затруднение, наверное, вот в чем... Идти по проторенному пути, как все, очень легко, не нужно ничего менять. Но если я сверну с него, мне придется идти против течения. И если оно окажется сильнее, кем я тогда буду?
- Ты, Стью? - переспросил я, собираясь вновь заговорить о его школе, но последние слова испугали меня. - А знаешь ли ты, что такое патриотизм? Что, по-твоему, значит это слово?
Последовало молчание, самое продолжительное из всех, свидетелем которых я был в это лето. Парень думал. Сосредоточившись, пытался найти ответ. Но у него ничего не выходило. Я лежал и слышал, как он думает, спрашивая себя, правда ли, что по всей стране в умах молодых людей царит такая же пустота. Если это действительно так, то в будущем нас ждут тяжелые времена.
- Я не знаю, - ответил он наконец, - я не знаю, что... такое... патриотизм.
- Тогда понятно, друг, почему ты боишься течения, - подхватил я. - Весь патриотизм заключается в трех словах. Признательность. Своей. Стране. Ты идешь и занимаешься альпинизмом в горах. Покупаешь мотоцикл, гоняешь на нем. Я летаю туда, куда хочу. Пишу о том, о чем хочу. Кроме того, мы можем критиковать наше правительство, если нам покажется, что оно поступает глупо. А теперь скажи мне, как ты думаешь, сколько парней отдали свои жизни за то, чтобы мы с тобой могли жить так, как мы того хотим? Сто тысяч? Миллион?
Стью сидел на подушке, сложив руки за головой, и смотрел в темноту.
- Итак, мы можем пользоваться этой фантастической свободой в течение года, двух лет или пяти, - сказал я, - и говорим при этом: "Спасибо тебе, наша страна!"
В это мгновение я разговаривал не со Стью Макферсоном, а со всеми своими молодыми согражданами, которые могут меня понять, но все еще изнывают от бессмысленности своей жизни, плывя по течению и имея в своем распоряжении эту священную восхитительную несравненную свободу.
Я бы хотел собрать их всех вместе, посадить на корабль и отправить в рабство в далекую страну, чтобы они, объединившись, научились бороться за свою свободу и сами завоевали себе право вернуться домой. Но это было бы насилием с моей стороны, и я бы выступил против той самой свободы, вкусом которой я так бы хотел с ними поделиться! Мне осталось лишь оставить их в покое, жалующимися на свою судьбу, и молиться, чтобы они увидели то, что им по праву принадлежит, раньше, чем страна развалится на куски от их уныния и нерешительности.
Стью молчал. Но мне и не хотелось, чтобы он говорил. В глубине души я молился, чтобы в этой тишине он прислушался и услышал.
ГЛАВА 16
К ДЕСЯТИ ЧАСАМ УТРА Иллинойс превратился в раскаленную печь. Трава под нашими ногами была сплошь выжжена. Дул едва ощутимый горячий ветерок, и растяжки издавали низкий звук, словно восточная бамбуковая флейта. Мы сидели в тени под крылом.
- Ладно, Стью-малыш, вот карта. Сейчас я возьму свой нож и запущу в нее. Куда он попадет, туда мы и отправимся.
Я швырнул нож, он завертелся и, к моему удивлению, встрял лезвием прямо в карту. Хорошее предзнаменование. Мы поспешили изучить пробоину.
- Великолепно, - воскликнул я. - Мы должны будем приземлиться прямо на воду Миссисипи. Большое спасибо тебе, нож.
Мы стали снова испытывать судьбу, еще и еще раз, но в результате получили лишь карту, напоминающую решето. Куда бы ни указывал нам нож, всегда находилась причина, чтобы туда не лететь.
Невдалеке от нас остановился автомобиль, из него вышли и направились к нам мужчина и двое ребят.
- Раз они вылезли из машины, то уже почти наши пассажиры, - заметил Стью. - Будем сегодня кого-нибудь катать или просто улетим?
- Вполне можем их прокатить.
Стью перешел к делу.
- Привет, ребята!
- Это ваш самолет?
- Да, сэр!
- Мы хотим полетать.
- С удовольствием возьмем вас на борт. Вам только нужно пристегнуть вот эту... - он оборвал фразу посредине. - Эй, Дик, гляди! Биплан!
К нам по небу двигалась с запада маленькая точка, рокот ее мотора, словно шепот, был едва различим.
- Стью, это Тревлэйр. Это Спенсер Нельсон! У него таки получилось[6]!
В нас словно бомба разорвалась. Я вскочил в кабину и бросил Стью ручку для запуска двигателя.
- Ребята, вы не против минутку подождать? - сказал я мужчине и его сыновьям. - Этот самолет прилетел сюда из самой Калифорнии. Я поднимусь в воздух и встречу его, а затем мы с вами полетаем.
Возражать у них никакой возможности не было. Двигатель взвизгнул на первом обороте, ожил, и мы тут же порулили на взлет, стали набирать скорость и, оторвавшись от земли, развернулись в сторону пришельца. Он разворачивался, готовясь зайти на посадку, когда мы перехватили его и пристроились рядом.
Пилот помахал нам рукой.
- ЭЙ, СПЕНС! - крикнул я, зная, что он все равно не услышит из-за ветра.
Самолет его был прекрасен. Он был только-только куплен и доведен этим командиром экипажа авиалайнера, который все никак не мог утолить свою страсть к полетам. Машина сияла, искрилась, вспыхивала в солнечных лучах. На обшивке не было ни одной заплаты, ни одного подтека масла, ни одного пятнышка смазки по всей длине фюзеляжа. Я смотрел и восхищался ее совершенством. Пилот коснулся педалей, большой руль на хвосте повернулся, мы сделали вираж и заскользили над травой.
