Рэй Брэдбери - Кошкина пижама
«ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС» В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ Р. Б., Г. К. Ч. И ДЖ. Б. Ш
Epilogue: The R.B., G.K.C. and G.B.S. Orient Express, l996-1997 год
Переводчик: Ольга Акимова
Когда умру, умчит ли в смертный сон
Меня, Шоу, Честертона сей вагон?
Всевышний, сделай так, чтоб мы могли
Сквозь Вечность плыть все дальше от земли
И бесконечный разговор вести,
Глаз не сомкнув, на долгом том пути:
«Ночной тур Честертона», «Шоу-Экспресс» —
Английский завтрак для умов и для сердец,
И мчимся мы сквозь паровозный дым,
Моим внимая снам полночным и дневным.
Вот Шоу с печеньем в банке жестяной:
«Бери, дитя, — кричит. — За мной, за мной!»
Он, словно Божий Глас, с небес возник.
За ним вошли Г. К. и проводник.
Марк Твен и Диккенс по путям бегут:
«Постойте! Дерните стоп-кран!», — орут.
«И так стоим! — Шоу хмыкнул. — По местам!»
Вслед Заповеди Божьей, данной нам,
Помериться умами мы спешим,
Лишь Шоу сидит меж нами, недвижим,
Чуть слышно он начать Игру велит —
Один лишь чих его нас всех расшевелит.
В меха одет, явился Эдгар По,
Холодный вихрь кружит вокруг него.
Его чело — как бледная луна,
Что гаснет ночью, днем встает со сна.
Сражен Чарльз Диккенс, Твен: «О боже мой!»
Г. К. и Шоу? Как смертною тоской
Ослеплены. Лишь я один средь них
Напев Эдгара слышу, прост и тих.
Влетает Уайльд: багряный барабан
Его таит коварство и обман.
Вот входит Мелвилл, Редьярд Киплинг с ним.
Тот белый, словно Кит, другой, как Ким,
В индиго. Вот Лорд Рассел, хитрый гном —
Его цилиндр величиною с дом
Бросает вызов Шоу и Честертону,
А По сердито в глубине вагона
Умы и шляпы на свой лад кроит,
А Киплинг Уэллса за «Страну слепых» честит.
Но, чу! Здесь что ни слово, то алмаз!
Занудство? Нет! От этого Бог спас!
Их Музы точат слог об острый ум,
Пусть Шоу кричит, а гордый Лорд угрюм,
И я, как мышь, в углу сижу молчком
Весь путь, держа язык свой под замком,
Я счастлив затеряться средь богов,
Что ночь пропоют силою умов.
Летят светила — мысли поезда,
Тот — «нова», этот — старая звезда
Галлея, что проносит свет идей
Сквозь тьму и мрак, пред взорами людей.
Я крохи мудрости ловлю и ем их сам.
Икота Шоу? — для меня бальзам!
Чем тише голос По, тем громче — их,
Бледно его чело и нем язык,
Но я смеюсь: пока они шумят,
Ловлю я Эдгара шутливый взгляд,
В нем — Черный Кот под трещиной стекла,
Душа — Колодец, Маятник — глава.
Пока все пьют, в его немых глазах
Ужасных Ашеров я прозреваю крах.
Пусть Шоу и Честертон пикируются зло.
«Амонтильядо? — предлагает По. —
Напялим Бочку на голову, и глухой
Безумцев окружим мы каменной стеной»…
А я смотрю из своего угла,
Как расправляют ангелы крыла,
Заоблачных вершин взметая пар,
Как горные козлы, и сладких чар
Что за музыка! Вслушайтесь в их спор!
Под стук колес гремит их разговор.
От самого вокзала слышен звон
Шестерки славной. Вдаль бежит вагон…
И я купаюсь в струях их бесед,
Вдруг Шоу отрежет: Истины здесь нет!
А Честертон горланит: я да я.
За чаем с пирогом не смолкнет болтовня.
Молчит лишь Эдгар, мнится ли ему,
Что будет мертвым найден он в снегу?
Уайльд на чужбине, беден и проклят,
Умрет, а Мелвилл — дома… критики ж всё спят.
Проклятье на их души! Отчего?
Ужели мудрецы не ведали того,
Что знаем мы? Кит — какова его длина?
По знаменит, но какова ему цена?
Глумишься ты, а Уайльд смеется над тобой…
Что ж критики? — вздыхаю я порой.
Они читают, только мыслят ли?
Я пью вино, иное пьют они
Из одного со мной истока. Что ж, друзья,
Каким секретом мудрости владею я?
От книг, что я читаю, им — тоска:
Зевнут и похоронят на века.
Но что зовет друзей из их гробов?
Ночь, голос, одинокий дом, любовь,
Дом, полный шороха страниц, где я
Выхватываю книги из огня?
Эдгар, живи; и Уайльд, и Дориан,
От сна очнись, чтоб этот мальчуган
Восторг и трепет снова ощутил.
Останься, Герман, Кит, не уходи!
Тебя не стану я ни презирать, ни гнать,
Кита сомнением циничным убивать.
В багаж сдан холст, и призрак Дориан спит,
Уайльд молча пьет свой чай, а Шоу кричит.
Вдруг Уайльд бросает меткое словцо —
Гром смеха, у Оскара светится лицо.
Писатели галдят, на лицах пот,
Их словеса — как пиво, Уайльд же льет
Вино. Прокашлявшись, Эдгар заговорил,
То голос Ашера звучит среди могил,
Стук сердца — как колес тревожный перебор,
Как ворон, дым несется: Nevermore.
Что ж Мелвилл? Где же Кит его? Постой…
«Не Кит — простая килька! Паруса долой!» —
То критиков слова. А Мелвилл, что же он?
В морском прибое слышит похоронный звон.
Полночный поезд изогнулся впереди,
Как белый призрак, паровоз летит:
То флаг надежды на земле и на воде,
То Моби Дик зовет меня к себе.
Мы знаем это, но толпимся у окон:
Где Белый Кит, куда влечет нас он?
Огни Святого Эльма пляшут там, вдали.
Как Бог, бушует море — мы, как корабли,
В нем тонем, в ночь несясь, и старый Моби
Нас тащит за собой, как поезд скорби.
«Все вздор, — отрезал Шоу и сел, всех отрезвив, —
То Бунт Машин!» — сказал, глядя на рельс извив.
Что ж, хорошо — не Зверь! Садимся все за чай,
К столу — печенье, сдоба, сладкий каравай.
За чаем Киплинг вспоминает, как крепка
Была когда-то хватка царственного Каа,
Как мальчик Ким в разведку послан был,
Как грозно Маугли по-волчьи выл.
Поют сердца, летит наш поезд скорый:
Да! Киплинг, он — наш Человек, Который
Хотел Стать Королем! Но, чу! Заря.
Уж некогда заснуть, зеваем зря.
Конец пути! Уж видим мы вокзал,
Тот, где находится всех книг финал.
Писатели встают, и каждый в путь готов,
Шуршат шаги прославленных богов.
От их сияния болят глаза,
Теснится грудь и катится слеза.
Сердечный стук колес все тише, мы пришли:
Вокзал «Когда-то Где-то На Краю Земли».
Как тихо. Раньше жизнь вдыхали в нас слова —
Здесь птичьим гомоном наполнена трава.
Шоу спрыгнул на перрон, и Честертон внизу,
И Киплинг смахивает с моих глаз слезу.
Вот шагом скорбным выступает По,
С ним Мелвилл в белом, и его лицо бело.
Без слов «Прощай» иль «Nevermore» он в ночь,
Пожав мне руку, ускользает прочь.
