Виталий Сертаков - Демон против Халифата
Вот теперь Артура проняло. Они верили, они все верили, и крупные удачи относили на счет шкафчика номер шесть. Посему не пятьсот человек, а крайне ограниченный коллектив был посвящен. Может быть, вообще только их отдел. Артур решил не спрашивать…
— Простите, я не хотел навредить…
— Не навредил. На самом деле я за тебя рад… Все, не будем об этом! В понедельник прибывают трое наших коллег из Германии и оборудование. В восемь утра жду в рабочей одежде во дворе, будем разгружать капсулу. Где тебя высадить?
— Здесь. Я, пожалуй, пройдусь, — сказал Коваль и покинул автомобиль на середине моста.
Все закончилось.
В понедельник Артур закрутился и забегался, вместе с ребятами кантовал тяжеленную анабиозную капсулу, устал, как раб на галере. Он убедился, что Папа никому ничего не рассказал, и обрадовался. С каждым днем яркие, будоражащие кровь воспоминания сглаживались, теряли очертания, как дурной утренний сон, отступающий под натиском солнца. После сверхуспешной защиты, после первых совместных с Телешовым публикаций, после того как дворняга Редиска успешно выдержала двухмесячный сон в жидком азоте и ее кровь не превратилась в мелкие кристаллы, происшествие с ключами ему самому стало казаться последствием неумеренного возлияния.
А спустя полгода к нему, как бы невзначай, подошел Денисов и попросил купить то, что полагается. Артур даже не стал переспрашивать, он купил конфет и топленого молока, а потом они вместе спустились вниз. Там было сыро, скучно и пусто. Артур совершенно не нервничал, они покурили на перевернутой скамейке, даже не прекратив обсуждать диссертацию Мирзояна.
Хотя ее можно было и не обсуждать. Про сотрудников пятого отдела в институте ходили удивительные и завистливые слухи. Половина кандидатских у них сразу тянули на докторские, зимой никто не поддавался эпидемиям, и даже разводов не наблюдалось, А в остальном — такие же пахари, застревавшие в лабораториях сутками, суеверные по мелочам, фанатики своих направлений. Поздравляя подчиненных с Новым годом, профессор Телешов не забывал поднимать тост за полезные суеверия.
И никто ему не возражал.
13
РАБ ЛАМПЫ
Воспоминания об институтском подвале настолько резко обожгли его, что несколько секунд Артур ничего не соображал. Ощущения получались слишком схожие.
Ощущения перехода в иное состояние, не свойственное человеческой физиологии. Как будто приходилось осваивать жабры. И страшно, и невероятно интересно, но главное, что все равно понимаешь, — никогда не станешь тут, в глубине, своим. Слабым ручонкам без ласт не придать неуклюжему телу нужный темп, слабые легкие нуждаются в частом отдыхе, слабые зубы неспособны рвать чешую и кости. Красиво, завораживающе, а не для нас… Воздух походил на скомканную газету, которой мыли окна. При каждом вздохе Артуру нестерпимо хотелось отряхнуть с лица мокрые крошки, он уже в третий раз дотрагивался ладонью, но натыкался лишь на собственную влажную щетину.
Дышалось тяжело, но вкусно, что-то цветочное… Человек осваивал новый размер. Плоский мир развернулся, объемный мир свернулся в невидимый плоский лист. Мучительно хотелось кричать, резко двигаться, отгоняя наваждение.
Несколько секунд Коваль сдерживал дыхание, опасаясь нападения в темноте, переводя себя в боевой режим. Никто не нападал — здесь было совершенно пусто, пусто многие сотни лет. В застоявшемся воздухе не ощущалось тонких вибраций, присущих человеку или другим теплокровным. Здесь происходило что-то странное с самим пространством; оно колыхалось вокруг сотнями бельевых веревок с простынями, мешая разглядеть перспективу.
…Он спускался на тросе, привязанный под мышками. Да, точно, спускался… Потом, кажется, он повис свободно, в плотной, маслянистой темноте, окутанный сложным ароматом левкоев, дыни, сухого дерева и жженой карамели. Запахи навалились резко, внезапно, точно разбойники из засады. Он вращался вокруг собственной оси, потеряв ориентацию, как червяк, ожидающий участи на крючке рыболова. Далеко-далеко в зените подмигивало окошко в форме коротконогого человечка, далеко-далеко внизу луч света из скважины ломался, дробился бесконечно, отражаясь от слоисто-охряного, блестящего…
Потом он окончательно запутался, где верх, а где низ, лево и право, и никакие навыки лесного ориентирования не помогали, убийственно-свежие ароматы дыни и левкоя запутывали, манили, усыпляли. Он махал конечностями, словно завязнув в киселе, на пределе слышимости различая низкое, раскатистое мычание, и, только приземлившись на что-то твердое, обжигающе-холодное, понял, что это было не мычание, а беспокойные, до предела замедленные, крики его товарищей.
Коваль вспомнил. Что-то подобное происходило с ним, кажется, во Франции или в Оренбургских степях. Возле Вечных пожарищ приходилось сталкиваться с временными перепадами, с локальным замедлением, но там это длилось крайне недолго…
Хха-ахх…
Как будто над ухом вздохнула гигантская змея. Артур еле сдержался, чтобы не броситься ничком вниз, просто еще не вполне сознавал, где верх, где низ, и от кого надо прятаться. Раздался второй вздох, стало заметно светлее, и Коваль увидел…
Больше всего оно походило на бабочку.
На громадную, распластанную по бронзовому зеркалу, бабочку. Крылья словно сотканные из плотной, Многослойной паутины, сквозь которую просвечивали ветки сосудов и сгустки синеватых мышц. По краям крылья поросли бахромой, бахрома еле заметно шевелилась, напоминая трепет сонных ресниц или хищное покачивание плотоядных водорослей…
Ххаа-аахх…
Снова вздох, как ответ всем скорбящим. Он не мог оторвать взгляда от пальцев бабочки. Пальцы, почти человеческие, но это издалека. Длинные, не меньше полуметра каждый, гибкие пальцы с загнутыми крючком когтями, темно-коричневого цвета, по четыре на каждой крыло-руке. Подобия узких ладоней, вырастающих из верхних половинок крыльев…
Прибитые к зеркальной бронзе черными гвоздями. Распятие!
Распятое насекомое, которое не насекомое вовсе и которое никак не может быть разумным, потому, что оно вовсе не похоже на человека, а еще потому, что распятие — это забава совершенно человеческая, и потому еще, что все это морок — и воздух вкуса мокрой газеты, и стоны, и плавание в невесомости… А плавание, надо заметить, не из приятных; Коваль уже долгое время ощущал позывы к рвоте и прилив крови к голове.
Ххха-ахх…
Артуру мучительно хотелось проморгаться, протереть глаза; словно невесомая дымка мешала увидеть все четко. Никак не удавалось точно определить размеры «объекта »и расстояние до него, а голова «бабочки» все время оставалась в тени, хотя тени падать было неоткуда. Секунду назад казалось, что достаточно протянуть руку, и можно коснуться трепещущей бахромы, и тут же тонкое страдающее тело уплывало в высоту. Гвозди, пришпилившие хрупкое создание к зеркальной поверхности, могли быть толщиной с руку и, равным образом, оказаться не крупнее булавки.
