Ник Перумов - Череп в небесах
Ветки хлестнули по лицу, вниз, вниз, по склону, скорее вниз, «игель» будет бить скорее с небольшим запасом, чтобы не задеть своих (да и неудивительно, всё-таки расстояние изрядное, не меньше двадцати километров позади передовых отрядов), снаряды лягут с небольшим перелётом, что для данного типа боеприпаса несущественно – так, вертолётам, например, находиться ближе, чем 1200 метров от эпицентра взрыва полутонной бомбы с термобарической боевой частью, смертельно опасно – и, значит, нам надо бежать, бежать что есть мочи, пытаясь выйти из опасной зоны.
И мы бежали. Я заметил, что следом за моим отделением рванул остальной взвод, никого не слушая. И, по-моему, также наши соседи справа и слева.
Задыхаясь, падая, раздирая штормовки и собственную кожу о торчащие сучки, мы бежали вперёд, туда, где подозрительно быстро стихала совсем недавно завязавшаяся перестрелка.
Да, конечно, «игель» выстрелит не сразу. Может, минута-две у нас всё-таки будет, прежде чем стреляющий офицер в штабной машине, получив подтверждение на расход запрошенного боекомплекта, нажмёт клавишу «огонь».
Никогда в жизни я так не бегал. Да и, наверное, никто из моего отделения. Километр по пересечённой местности мы покрыли, наверное, в темпе спринтеров, бегущих стометровку на идеальном покрытии стадиона.
…Имперцы оставили нам ровно две минуты. Две минуты, ничтожных сто двадцать секунд, после чего за нашими спинами полыхнуло.
…Двадцативосьмисантиметровый снаряд весом под восемьсот килограммов со свистом скользнул над верхушками деревьев. Уже выработал своё двигатель, и несущая смерть болванка плавно опускалась на парашютике, словно большая детская игрушка. Само собой, я ничего этого не видел – но слишком хорошо запомнил, чему учили в «Танненберге». Сейчас сработает высотомер – старая, надёжная схема, ей без малого два века – и у нас за спинами…
Взрыв. Между стволов становится светло, как днём. Грохот и треск, от которого я глохну, удар в спину, от которого я лечу, едва успев прикрыть голову.
Снаряд лёг на дальнем левом фланге нашей позиции, и мне даже страшно подумать, что случилось с нашими, не успевшими выйти из зоны поражения.
Да, схемы снарядов остались, в общем, старыми, а вот начинка… она изменилась, и здорово. В радиусе пятисот метров эти снаряды не оставляли ничего живого.
Прошло секунд двадцать, и грянул второй взрыв, на сей раз чуть ближе. Неведомые имперские артиллеристы чуть сдвинули азимут, и снаряд лёг правее, смещаясь к центру нашей позиции.
– Вперёд! Ещё вперёд!
Я видел – люди медленно поднимались с земли; медленно, слишком медленно!..
Но всё-таки, подхваченные странной силой, мы бежали, отделения и взводы перепутались, перемешались друг с другом; за нами грянул третий взрыв, имперцы методично и точно клали снаряды в нитку наших окопов, протянувшихся через лес; а мы, задыхаясь, едва не падая, очутились далеко впереди нашей несчастной расстреливаемой позиции; сквозь заросли замелькал огонь, там уже лежала дорога, и подбитый Mittlere Schutzenpanzerwagen, съехавший в кювет, над почерневшим развороченным капотом лениво поднимались жирные языки пламени.
Откуда-то из темноты сухо щёлкнул выстрел – почти поглощённый грянувшим за спинами третьим взрывом. Кто-то закричал, и в следующий миг темнота впереди загрохотала, прямо в лица засверкали быстрые вспышки выстрелов, над головами разрывались двадцатимиллиметровые снаряды «штайеров». Во мраке впереди на дороге угадывались массивные туши бронетранспортёров, и оттуда нас тоже поливали свинцом.
Требовалось залечь, вызвать подмогу, хотя бы расчётами УРО расчистить дорогу дальше, но ничего этого не было, и даже гранат для подствольников – раз, два и обчёлся.
Бывает, когда человек бежит прямо на режущие в упор пулемёты, не боясь ни смерти, ничего, когда его можно остановить, только разорвав на куски – Первая Добровольческая сейчас, похоже, впала именно в такое состояние, когда все равно ощущают себя бессмертными; и мои ребята слепо рванулись прямо на бьющую в лица гибель.
…Каратели, похоже, отошли недалеко. Кто-то из нашего передового дозора удачно потратил гранату, после чего имперцы отступили и вызвали артподдержку. За нашими спинами лес прочеркнула широкая огненная полоса – там продолжали взрываться тяжёлые реактивные снаряды; поваленные деревья пылали, горели земля и трава, горело всё, и занявшим оборону ополченцам оставалось только одно – рваться вперёд, пока не вцепишься в глотку карателям.
Мы схватились во тьме под деревьями, во мраке, озаряемом лишь вспышками выстрелов. Каратели высокомерно не стали окапываться, многие не потрудились даже залечь; однако никто из них не пренебрёг бронёй, которую пули 93-k пробивали не слишком охотно…
Но они нас не ждали. Окажись тут вышколенная имперская часть, они встретили бы нас сплошной стеной огня и не ввязались бы в рукопашную. Каратели замешкались, и началась беспорядочная свалка.
«Правильный», «современный» бой такого не допускает. Противника надлежит поразить задолго до того, как он сам сможет причинить тебе хоть какой-то ущерб. Системы управления и наведения, компьютерные чипы в шлемах имперских солдат, превращавшие целые дивизии в единое, подчинённое одной воле существо, превосходная артиллерия, авиация – всё это должно было, нет, просто обязано было стереть нас в порошок. Заблаговременно стереть.
Но на сгрудившихся беспомощным стадом «бюссингах» красовался не слон с вытянутым хоботом – эмблема 502-го отдельного батальона тяжёлых штурмовых танков, не дубовый лист знак 1-й танковой дивизии, и даже не бегущая гончая символ украшавший технику 16-й моторизованной.
Там, на разрисованных камуфляжными разводами бортах виднелось нечто, напоминавшее накрученную колючую проволоку с задранными вверх и вбок острыми концами[7].
А рядом с ними приткнулся транспортёр с ещё одной эмблемой, меня несколько удивившей. Я знал на память все отличительные знаки дивизий имперской армии, но эта была новой.
…«Арийский легион». Добровольческая дивизия «вечно вчерашних», значит, они таки её сформировали, как и сообщалось в сетях. Вот эти-то, «Память и Гордость» вкупе с «Союзом Изгнанных» – самые настоящие нацисты, убеждённые, что Адольф Гитлер был великим человеком, а идеи Третьего Рейха должны быть непременно реализованы в Четвёртом. И, к сожалению, не считающиеся такими уж одиозными общественным мнением Внутренних Миров…
Но сейчас они растерялись. Они растерялись, привыкшие волочить за шкирки обезумевших от ужаса, растерянных людей. Я от бедра выстрелил прямо в тёмное стекло шлема – возникший передо мной каратель опрокинулся, исчез, а я уже поворачивался к следующему, понимая, что убиваю даже не тех, с кем делил имперский хлеб и носил фельдграу, но отборных хищных тварей, вскормленных человечиной; о да, они тоже лично не виноваты, их такими сделали, но иногда приходится просто стрелять, чтобы дикий зверь не разорвал тебя самого. И мы стреляли.
