Клиффорд Саймак - Мир красного солнца
От этой мысли все существо Винса болезненно сжалось. Удастся ли ему вовремя найти брата? Или он когда-нибудь обнаружит лишь плавающий в пустоте труп человека, умершего от недостатка кислорода?
Винс поднял голову, чтобы взглянуть на звездолет, и крик радости вырвался из его горла. По качающейся под ногами поверхности астероида к нему медленно брел человек. Вернон! Его брат! Живой!
Слова не шли у Винса с языка, он будто онемел.
— Винс, с тобой все в порядке? Винс! Винс, что с тобой?
— Конечно, со мной все в порядке, братишка.
Братья подошли друг к другу и обнялись.
— Мы использовали свой единственный шанс, — сказал Винс.
— Нам ничего другого не оставалось, — отозвался Вернон, — Не могли же мы стоять и ждать, пока нас раздавит в лепешку.
Рука об руку они побрели по маленькому, колеблющемуся под ногами мирку к своему «Орленку».
СОЗДАТЕЛЬ
Я пишу эти строки на исходе времен, когда Земля, приближаясь к умирающему светилу, скользит по краю бездны, в которой ее ждет огненное погребение. Два ее собрата уже сгорели в пламени Солнца. Сумерки Богов — это история; и наша планета неуклонно скатывается в небытие, от которого нет спасения и которое однажды, когда придет пора платить по счетам, постигнет даже само время.
Старая Земля, завершая небесный путь, все медленнее вращается вокруг своей оси. Медленно и уныло тащится она к могиле, защищенная лишь клочьями прежнего воздушного одеяния, и дни ее становятся все длиннее. Из-за того, что атмосфера истончилась, небо утратило прозрачную голубизну, и серый мрак окутал планету, нависая низко над ее поверхностью. Кажется, будто все кошмарные порождения космоса, точно прожорливые волки, дышат в спину этой древней царице небес. А над ночной стороной далекие звезды с каждым разом вспыхивают все ярче, словно кольцо свирепых глаз сжимается вокруг затухающего костра.
Земля, должно быть, скорбит о своей скорой гибели, поскольку сбросила все пышные покровы и великолепные украшения. Среди бескрайних пустынь и искореженных пустошей она установила странные нерукотворные изваяния. Наверное, это и есть те храмы и алтари, перед которыми она, памятуя о вселенском могуществе добра и зла, возносит молитвы в свои последние часы, подобно человеку, возвращающемуся перед смертью к старой вере. Заунывные ветры поют гимн безнадежности над бесплодными песками и скалами. Воды безжизненных океанов плещут о безлесные, источенные временем берега, отбивая ритм последнего бравого марша престарелой планеты, которая исполнила свой долг и ступает на путь, ведущий к нирване.
Низкорослые мужчины и женщины, наследники великой расы, память о которой они сохранили лишь в сказаниях, передаваемых от отца к сыну, обитают подобно гномам в недрах земли. Земли, нянчившей их племя с незапамятных времен, когда далекие предки тех, кому суждено было стать царями природы, выползли на сушу из первобытной слизи морей. Теперь их усталые потомки ждут того дня, когда, если верить преданиям, солнце по-новому засияет на небе и бесплодные пустыни зазеленеют молодой травой. Я знаю, что этот день никогда не наступит, однако не собираюсь разочаровывать их. Я знаю, что легенды лгут, но зачем мне разрушать последнюю опору, которая осталась у людей в эти дни, зачем убивать негасимое пламя надежды — единственную отраду в их бесцветной жизни…
Эти человечки были добры ко мне, а кроме того, хотя между нами и лежат миллионы лет, мы с ними одной крови. Они считают меня богом, предвестником того, что день, которого они ждут так долго, уже не за горами. Мне грустно сознавать, что однажды они назовут меня лжепророком.
Я пишу все это безо всякой цели и смысла. Мои маленькие друзья спрашивали, чем это я занимаюсь и почему, но, похоже, не поняли моих объяснений. Они не видят толка в том, чтобы покрывать причудливыми знаками хорошо выделанные шкурки маленьких грызунов, которыми кишат их норы. Единственное, на что хватает их разумения, — они уверены, что, когда я закончу свой труд, им надлежит взять эти шкурки и хранить их как священную реликвию.
Я не надеюсь, что записанное мной когда-нибудь будет прочитано. Я описываю свои приключения в таком же духе и с такой же смутной целью, которые, должно быть, были присущи моему предку — первому человеку, выдалбливающему руническое послание в камне.
Я понимаю, что моя рукопись будет последней в истории. Величественные города Земли превратились в могильники. Дороги, которые некогда расчерчивали ее поверхность, исчезли без следа. Теперь здесь не колесят машины, не гудят моторы. Последние потомки человеческой расы жмутся друг к другу в пещерах, ожидая прихода дня, который никогда не наступит.
Первые опыты
Возможно, кто-то скажет, что мы со Скоттом Марстоном совершили непозволительное, что мы слишком глубоко проникли в тайны, прикасаться к которым не имели права.
Может быть, это и так. Однако я все равно ни о чем не жалею и уверен, что Скотт Марстон, где бы он сейчас ни был, тоже не испытывает ни малейшего раскаяния.
Наша дружба зародилась в одном маленьком калифорнийском колледже. Мы со Скоттом были родственными душами и вели сходный образ жизни, и эти обстоятельства естественным образом сблизили нас. И хотя мы выбрали для себя совершенно разные области науки (он учился на техническом факультете, а я — на психологическом), нас обоих привела в колледж чистая жажда знаний, а не мечты о материальных благах, которые может дать образование.
Мы сторонились бурной жизни студенческого городка и не участвовали ни в одной из легкомысленных проделок своих однокашников. Мы почитали за счастье часы, проведенные в библиотеке или за выполнением самостоятельной работы в пустой аудитории. Наши дискуссии могли показаться невероятно занудными, поскольку ничуть не затрагивали жизнь колледжа, которая протекала вокруг нас во всем ее пышном великолепии.
Последние два года мы со Скоттом жили в одной комнате в студенческом общежитии. По причине бедности наши апартаменты были самыми захудалыми, но мы и не подозревали об этом. Мы жили одним лишь постижением науки. Наши сердца пылали истинным исследовательским энтузиазмом.
Разумеется, со временем мы определились каждый со своей областью научных интересов. Скотта захватила загадка времени, и он стал все чаще проводить немногие часы, оставшиеся от обязательных занятий, за изучением этой непостижимой стихии. Он обнаружил, что о времени известно крайне мало. Все, что могла предложить наука на сей счет, это невразумительные уравнения, которые ставили в тупик даже своих создателей.
