Кеннет Балмер - Накануне Судного дня
Он с размаху ударил Кроча кнутом по лицу.
— Я уже предупреждал тебя, чтобы ты не распускал свой длинный язык! — закричал он женским голосом, высоким и пронзительным.
Кроч не шелохнулся. Он по-прежнему крепко сидел в седле, мрачно глядя вокруг, только теперь на его крупном бородатом лице полыхал яркий рубец, рассекавший его от лба до подбородка.
И тут Уолли свалился с лошади.
Падая, он издал громкий недоумевающий вопль и схватил Ларни из Красного Джафара за сапог. А затем еще и извернулся так, что Ларни, выпустив из рук поводья, тоже полетел вниз. Джек растянулся на земле, и — странное дело! — Ларни оказался лежащим под ним. Слепо озираясь вокруг, Джек принялся звать на помощь, крича, что на него напали неизвестные. Рот Ларни он при этом зажал сапогом. Потом Джек, шатаясь, поднялся на ноги и, закрыв руками глаза — так, впрочем, чтобы это не мешало ему видеть происходящее внизу, — снова принялся кричать о вероломном нападении. При этом он истоптал грязными сапогами весь шикарный наряд Ларни.
Кроч наклонился в седле, схватил его за руку и громко, чтобы его мог слышать прискакавший на шум Джарфон из Тривеса, заговорил:
— Все в порядке, Джек! Никто на нас не нападал! Это дьявольская ошибка! Вставай!
Ларни, защищая жизненно важные органы, перевернулся на живот. Уолли задумчиво уперся сапогом ему в шею и еще разок как следует надавил. Затем он опустил руки и огляделся вокруг.
— На нас напали! — громко и с пафосом сказал он, обращаясь уже именно к Джарфону из Тривеса.
— Они ударили Кроча и вышибли меня из седла, но мне все же удалось поймать одного из нападавших!
— Отпусти его, Джек. — Джарфон из Тривеса возвышался в седле словно скала. Он не стал сходить с коня. — Ты схватил одного из наших людей.
— Да не может быть! — испуганно воскликнул Уолли и посмотрел вниз. — О-о-о! — Протянув руку, он помог Ларни из Красного Джафара подняться на ноги и начал заботливо счищать с него грязь. — Да у вас кровь на лице! Я так виноват! О, ваша одежда… но Пи-Айчен все исправит… Ваш нос… Ваш рот… Это просто ужасно! Какая нелепая ошибка!
Ларни из Красного Джафара стоял, пошатываясь, и одним глазом — другой, окруженный синими с желтым и зеленым оттенком кругами, совершенно заплыл — не отрываясь смотрел на Уолли, словно удав на кролика. Он пытался что-то сказать, но распухшие губы не позволяли ему вымолвить ни слова. Тогда он, спотыкаясь, подошел к своей лошади, Джарфон из Тривеса помог ему взобраться в седло, и они уехали.
— Слушай ты, гроза предаккеров! Да ты чуть не погубил себя! — Кроч говорил тихо, чтобы двое вельможных особ не могли его услышать.
— Этот тип и принцесса Керит, — сказал Уолли. — Никогда!
— Об этом и думать забудь. Все уже решено. — Кроч хмуро наблюдал из-под нависших бровей, как Уолли, немного напуганный чудовищностью только что совершенного им поступка, неуклюже взбирался на лошадь.
— Ты поднял руку на Ларни из Красного Джафара, парень. И он этого так не оставит. Пока вы оба живы, он будет помнить этот день.
— Деньги, — сказал Уолли. Возбуждение после произошедшей стычки придало ему беспечности. — Вот что это было, Кроч. Экономическая система здешнего мира в действии.
Колонна слегка подалась назад, и лошади, раскачиваясь из стороны в сторону, застучали копытами о землю. Процессия снова двинулась в путь.
— Больше никогда не стану петь песню о Семидесяти Дангах. Все беды из-за нее.
— Ах ты, приманка для предаккеров, — отозвался Уолли, вымученно улыбаясь.
— Интересно, как поживает сейчас Саломея? — Взгляд Кроча был устремлен вдаль. — Вот уж Долли бы посмеялась, если бы знала, где я теперь нахожусь.
— А как насчет дюжины зелененьких?
— Ха! Теперь ей уж их никогда не видать. Если, конечно, она сама не явится сюда и не попробует соскрести их с наших косточек.
Уолли заметил, что весь остаток дня Кроч вел себя необычно настороженно — он как-то по-особенному держался в седле, напряженно вглядываясь вперед, а руки его ни на секунду не удалялись от меча или арбалета на расстояние большее, чем требовалось для немедленного приведения их в боевую готовность.
Поводья его коня были ослаблены и прицеплены к седельной луке.
Кроч не произнес ни единого слова благодарности или упрека, и Уолли никак не мог понять реакции своего товарища. Он так до сих пор и не разобрался в особенностях душевного устройства этих людей. Был ли Кроч рассержен? Встревожен — да, он умел скрывать свои страхи ото всех, кроме себя. Но рассержен… К Крочу опять вернулись свойственные его натуре неистовство, удивительная живость и готовность к действию, и это явно свидетельствовало по крайней мере о том, что злость его направлена не на Уолли.
Кортеж продолжал свой путь.
Спустя еще четыре дня они подошли к краю пустыни.
В последние дни признаки ее приближения становились все более явственными — чахлые деревья, грубая трава, сухость, вызывавшая у всех болезненную жажду, извилистые песчаные косы, отчаянно скрипевшие под копытами лошадей. И наконец перед ними раскинулась сама пустыня — зловещий прообраз будущего Керима. Стрелка компаса упрямо указывала на далекий горизонт, в некую точку, лежащую за этим безжизненным пространством.
У последнего ручья все бутылки и мехи для вина были заполнены водой. Провизии у них осталось дней на шесть или даже на девять — при экономном расходовании. Корма для лошадей могло хватить и на более долгий срок. Джарфон из Тривеса приподнялся в стременах и оглянулся назад на растянувшуюся колонну. Затем картинным и романтическим жестом, соответствовавшим драматичности момента, он выхватил меч, высоко вознес его над головой и простер вперед к далекому горизонту в направлении, указанном стрелкой компаса.
Маленькая колонна обреченно ступила на землю пустыни.
Уолли плохо запомнил этот переход. Палящее солнце и раскаленный песок, обжигающее седло и раскалывающаяся от жара голова — это был мир огня, мир бушующего повсюду пламени, проникавшего своими смертоносными золотыми лучами до самого мозга. Тело Джека испытывало ужасные мучения, но он ехал вперед и вперед, зная, что должен продолжать борьбу, поскольку для него, так же как и для всех остальных, другого выбора не было. В его сознании этот переход стал смешиваться с плаванием на галере «Лунный цветок». Он как будто снова крутил гребное колесо, в ушах его опять раздавалось повелительное «динь-динь», а по спине прохаживался кнут господина Хлыста. Язык его распух, на ребрах похрустывал высохший пот, но он продолжал упрямо двигаться вперед.
Он молил Пи-Айчена обратить песок в воду, но тот так и оставался песком — твердым, хрустящим и сухим.
