Юрий Брайдер - Между плахой и секирой
– С аггелами вы столкнетесь так или иначе, – что-то вроде мимолетной усмешки пробежало по лицу Эрикса. – Там есть такие места, что вам просто не разойтись. Но помните, в Будетляндии аггелы еще не самое страшное. Им там самим не очень-то уютно. Ваши стычки будут напоминать… драку двух питекантропов в кабине мезотранса.
– Что еще за мезотранс такой? – немедленно поинтересовался Смыков.
– Ах да… забыл. На чем вы летали в свое время? На дирижаблях, аэропланах?
– На воздушных лайнерах.
– Значит, я имел в виду драку двух питекантропов в кабине воздушного лайнера.
– Вот так лафа! – фыркнул Зяблик, проверяя на своей двухнедельной щетине остроту меча. – Как раз об этом я и мечтал всегда! Ну все! За ценные советы благодарствуем. Пора отчаливать.
Подошедшая Верка чмокнула связанного по рукам и ногам Эрикса в лоб.
– Не обижайся, зайчик. Так уж вышло… Да ты и сам кое в чем виноват…
Толгай, за последние дни облазивший на брюхе все окрестности, повел ватагу краем леса, прочь от реки. На равнине место проводника должен был занять Оська. Из мужчин он один не имел при себе меча, зато тащил солидный запас стрел.
На бег пока не переходили, но шагали быстро, слушая на ходу историю похождений Толгая, начиная с той самой минуты, как он остался в засаде. Манера его изложения была до того маловразумительна, что скорее могла вызвать смех, чем сочувствие и восхищение.
Один только Зяблик понял все и в собственной интерпретации поведал остальным о геройстве Толгая, о его тяжелых ранах, о долгих днях балансирования между жизнью и смертью и о счастливом выздоровлении, причиной которого был не только бдолах, но и горячее желание выручить из беды товарищей.
В свою очередь Толгаю объяснили, кто такой Оська и почему ему не следует особо доверять.
Эдем тешил взор пышной и однообразной красотой вечной весны. Похожим климатом (как это понаслышке было известно Зяблику) Господь Бог наделил одни только Гавайские острова, но там хоть какое-то разнообразие имелось – вулканические горы и океан. А здесь не было ничего, кроме пышноцветных лугов, лесов, которым никакой Версальский парк в подметки не годился, да ласковых полноводных рек.
Как кому, а славянской душе Зяблика чего-то не хватало. Заброшенных пашен, может быть оврагов, заросших всякой колючей мерзостью, рвов, пожарищ, крапивы, лягушечьих болот и волчьих чащоб.
Похоже, Оська действительно знал дорогу в загадочную Будетляндию или очень убедительно прикидывался. По крайней мере, он вел ватагу безо всяких колебаний и, если Смыков для проверки спрашивал его, что будет за тем лесом или куда повернет эта река, всегда отвечал без запинки и в общем-то правильно. Лишь однажды в середине четвертого перехода Оська сказал, что слегка изменит обычный маршрут, поскольку он пролегает вблизи плантации бдолаха, которую наверняка стерегут аггелы. В тот раз они немного поплутали, но вышли именно туда, куда и обещал Оська – к узкому перешейку между двух озер.
Пикантность их нынешнего положения состояла в том – и Оська этого не отрицал, – что, стремясь в Отчину, они все дальше уходили от нее. Круг предстояло сделать немалый – через Будетляндию, Киркопию, Агбишер и Кастилию. Хохма находилась где-то далеко позади, а значит, можно было смело попрощаться с оставшимся там драндулетом.
В пути Цыпф, а потом и Смыков пробовали выведать у Оськи как можно больше сведений о Будетляндии, но почти ничего полезного для себя так и не узнали. Паренек был толков, приметчив, расторопен, но убийственно невежествен и косноязычен. Такие простые слова, как «архитектура», «коммуникации», «лаборатория», «объект», звучали для него как китайская грамота. (Впрочем, он и русской-то грамоты не знал.) Как-никак, а годы беспризорного существования сказывались. Вероятно, похожая судьба ожидала бы и Леву Цыпфа, не повстречайся он в свое время с людьми, способными поделиться с маленьким оборвышем не только хлебной коркой, но и частичкой своего знания.
Верка от нечего делать – шагалось им легко, без всякого напряга, не то что в Нейтральной зоне – стала донимать Цыпфа всякими заумными вопросами, не столько ради удовлетворения собственной любознательности, сколько для того, чтобы выставить своего собеседника на посмешище.
– Лева, ну объясни ты мне, глупой бабе, какая разница между органическими и неорганическими веществами.
Безусловно, Цыпф знал это. Но его объяснение было чересчур пространным, малоубедительным и путаным. Он твердил что-то об атомарной теории строения материи, об особом значении водорода и углерода, входящих в любое органическое вещество, об окисях, закисях, радикалах и тому подобных высоких материях. Кончилось бы все это тем, что Лева окончательно запутал бы и слушателей и самого себя, но ему на помощь неожиданно пришел Зяблик:
– Да что тут долго рассуждать! Если вещество называется органическим, значит, произошло от живого организма. От картошки – спирт, от деревьев – торф, а от нас с вами – дерьмо.
– Хорошо, а в чем тогда разница между живым и мертвым? – не унималась Верка.
– Разве вы сами не понимаете? – на этот раз Лева решил быть осторожнее.
– Нутром-то я, конечно, понимаю. Но ты мне это с научной точки зрения объясни. Я в училище была одно время по уши влюблена в преподавателя дерматологии. Как он рассказывал, как рассказывал! Не лекции читал, а сказки… Особенно про чесотку и опоясывающий лишай. С тех пор у меня слабость к научным объяснениям.
– Вопрос различия между живым и неживым скорее относится к компетенции философии, чем биологии, – как всегда, издалека начал Лева. – Чтобы получить полное представление об этой проблеме, необходимо сначала проследить все формы проявления жизни, начиная от самых примитивных…
Опять начались заумные тары-бары о нуклеиновых кислотах, ферментах, метаболизме, генетическом коде, синтезе белка и парадоксах вируса, который, как известно, нельзя отнести ни к живым, ни к неживым объектам. Примерно с таким же апломбом ученые прошлых веков вещали о флогистоне, теплороде и эфирной природе Вселенной.
– Верка, не слушай его! – махнул рукой Зяблик. – Живое то, что размножается, а до этого, естественно, сношается. Как у нас – мужик с бабой. Или как у цветков – пестик с тычинкой. Или как у моллюсков – сам с собой.
– Не сношаются, а любят, – поправила его Лилечка. – Какой же вы все-таки грубиян.
– Ладно, любят, – ухмыльнулся Зяблик. – Даже песня такая есть… "Любят все, блоха и гнида, любит бабка Степанида, любит северный олень, любят все, кому не лень… " Так и запишем: главный признак живого – любовь.
– И все равно вы грубиян.
– Лева, а ты с Зябликом согласен? – поинтересовалась Верка.
