Владимир Щербаков - Болид над озером
Дорогой Гарин осторожно и с неподдельным интересом выведывал его отношение к сюрпризам первых дней. Колосов старался не спешить с выводами.
Что он думает об осах? Ничего определенного сказать пока нельзя. А впрочем… Почему бы не поставить прямые опыты по определению интеллекта? Да, он не оговорился. Именно так. Быть может, фактов уже достаточно. Быть может, следует подождать. Ясно только, что все, что они делали до сих пор, порождает лишь новые и новые вопросы. Внешний вид может обманывать, повадки — тоже. Примеров тому сколько угодно даже на Земле. Да, это, скорее всего, мимикрия, подражание. Когда-то в детстве он учился отличать муху-журчалку от шмеля. Сделать это непросто. Журчалка пьет нектар длинным хоботком, перелетая с цветка на цветок, и по наряду, по боярской шубе, ее принимают за мохнатого шмеля. Только поймав муху, раскроешь обман: два крыла, трехчленистые короткие усики безошибочно расскажут родословную.
Зачем этот маскарад? Все дело в шмелином жале. Не всякая птица решится полакомиться, попробовав шмелиного яда. Безобидная муха, звеня прозрачными крыльями, и не подозревает, что есть на свете шмели и птицы, с первыми она вовсе не встречается, а с птицей если и встретится, то лишь в последний свой час. Но долгая история ее предков шла так, что окраска шмеля, окраска мухи и глаз птицы все же действовали друг на друга, никак не соприкасаясь.
Случись что с расцветкой роскошного шмелиного наряда — птицы истребят мух. Смени мухи свою одежду сами — судьба их будет решена. Исчезни птицы через много поколений, наверное, не узнать мухи-журчалки: зачем ей теплая шуба в летний зной, в душный июльский вечер?
Конечно, это совсем простой пример. Не может ли статься, что осы подражают сознательно, целенаправленно? Не исключено, что на планете два рода ос. Один из них — мимикрический, тогда другой предстоит найти. Те, другие, быть может, настоящие осы в обычном земном смысле.
Дома они внимательно изучали маленькие события на песчаном холме кадр за кадром. Удивляла резкая перемена, как-то вдруг к концу дня осы поумнели, что ли. Так разительно отличались они от ос утренних, старательно запоминавших самые простые ориентиры, считавших камешки в группах линий и геометрических фигурах, приводимых в смятение всякий раз при смене «осиных маяков».
Впрочем, Кавардин считал, что произошла какая-то ошибка, быть может, опыты поставлены некорректно, а, вернее всего, сама методика порочна и дает осам ключ к отгадке, случайной, разумеется. Сварогин высказался за гипотезу «интеллект», хотя и очень осторожно, быть может, возымели действие слова Кавардина и его твердая позиция: интеллект невозможен!
Выслушав Сварогина, Гарин спросил, почему же утром осы вели себя иначе, почему первые кадры дают совсем иную картину и ни одного намека на осмысленность поведения.
— Нужно проверить еще раз, — твердо сказал Сварогин.
— А мне кажется, что осы поумнели навсегда, безвозвратно, если так можно сказать. Как вы думаете, Валентин? — Гарин пытливо взглянул на Колосова, словно действительно хотел решить занимавший его и всех вопрос большинством голосов.
— Согласен с вами, — просто сказал Колосов, — хотя ничего не понимаю. Так мне кажется, вот и все.
— Подумайте, — сказал Гарин и стал рассматривать один из камешков, захваченных им с холма.
— Да, да… — заговорил вдруг Колосов. — Они ведь могли… заметить, да?
— Допустим, — сказал Гарин, — допустим, что они заметили… Дальше.
— Они поняли, что над ними экспериментируют, — продолжал Колосов.
— Так, — кивнул Гарин. — Значит?..
— …Значит, перешли на естественные ориентиры, правильно?
— Конечно, — сказал Гарин. — Или научились читать.
— Позвольте, Геннадий Александрович, — встрепенулся Сварогин, — одно другого не исключает, скорее, дополняет. Осы могли и заметить, что идет опыт, и научиться читать по складам. И то, и другое сразу.
Появление неизвестного
— Наверху, в нашей лаборатории, оставалась коробка с осами, подарок физиков, — сказал поздно вечером Гарин как бы про себя, ни к кому не обращаясь.
— Ну так что? — спросил Кавардин.
— Пластмассовая коробка, прозрачная, с дырочками для дыхания, они очень заботливо все сделали и в день нашего приезда подарили, — продолжал Гарин уже громче, пристально всматриваясь в их лица. — Все видели?
— Видели, — откликнулся Колосов, — и не только видели. Мы же работали с ними. Записывали спектры. О чем вы, Геннадий Александрович?
— Да вот о чем: где она?
— Там же, в лаборатории.
— На полке?
— На полке.
— Увы…
— Это недоразумение, — сказал Кавардин, — я поднимусь посмотрю. Пойдем вместе, Валя!
Они вышли: Мягко закрылась дверь. Шаги на лестнице. Потом тишина. Едва слышно хлопнула дверца шкафа. Еще раз. Голосов слышно не было; но Гарин легко представил себе, о чем они там говорят. О коробке, которая вот-вот, должна найтись. И не находилась… Сварогин спросил:
— Вы думаете, она пропала?
— Не знаю, — сказал Гарин, — не знаю, что и думать.
— Мы не могли ее потерять, — сказал с порога Кавардин. — Отыщется.
— Не уверен, совсем не уверен в этом, — словно размышляя вслух, пробормотал Гарин.
— Это так важно?
Гарин встретил настойчиво-вопросительный взгляд Кавардина.
— Важнее, чем можно представить.
— Не понимаю вас.
— Я тоже, — сказал Колосов.
Гарин повернул ручку приемника. На экране возникло лицо дежурного по орбитальной станции. Он приветливо обратился к Гарину:
— Добрый вечер, Геннадий Александрович.
— Добрый вечер, — откликнулся Гарин, — скажите, когда к нам ждать польскую группу биологов?
— Через две недели. После акклиматизации. Мы сообщали вам…
— Да, сообщали, — сказал Гарин, — спасибо.
Объемный экран померк, превратился в малозаметный листок, приколотый к стене обычной булавкой.
— Ну вот, — Гарин окинул взглядом коллег, — слышали: через две недели. Значит, кроме нас, здесь никого нет. Совсем никого. От полюса до экватора и от экватора до другого полюса. Ни души. А между тем… Пойдемте со мной.
Гарин пропустил вперед Кавардина, Колосова и Сварогина, тщательно закрыл дверь, потом повел их вокруг дома к окнам, выходившим на южную сторону.
— Стоп, — тихо скомандовал он. — Вот здесь… Смотрите.
Над самым окном сиял факел кометы. В его призрачно-желтом свете они увидели в песке выемку, вмятину и еще, поменьше, — они тянулись в пустыню неровным пунктиром: следы. Гарин шагнул, и все увидели, что длина его шага примерно такая же, как расстояние между отпечатками на песке: это были следы ног. Они начинались под самым окном.
