Урсула Ле Гуин - Город иллюзий
— Но, врач Ромаррен, все это совсем не ложь, — запротестовал Орри.
Фальк долго смотрел на него сосредоточенным ясным взглядом. Сердце его сжалось, но в конце концов он сказал:
— Так ты сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?
— Да, — прошептал мальчик.
— Не сказав об этом ни одной живой душе?
— Да.
— Все очень просто. Когда ты впервые встретишься со мной как с Ромарреном, если вообще встретишься, — то скажи мне такие слова: «Прочитайте первую страницу книги».
— Прочитайте первую страницу книги, — покорно повторил мальчик и кивнул головой.
Наступила пауза. Фальк стоял, чувствуя, что его все больше охватывает безысходность, ощущая себя мухой, запутавшейся в паутине.
— И это все, о чем вы хотели меня попросить, врач Ромаррен? — нарушил наконец тишину Орри.
— Это все.
Мальчик склонил голову и пробормотал какую-то фразу на своем родном языке, очевидно, какую-то формулу обещания. Затем он спросил:
— А что мне следует сказать о браслете-коммуникаторе Повелителям, врач Ромаррен?
— Скажи им правду. Это не имеет никакого значения, если ты сохранишь другую тайну.
Кажется, они уже научили мальчишку лгать, но и не научили отличать правду от лжи.
Орри провел Фалька назад через мост к слайдеру, и они вернулись в сиявший дворец с полупрозрачными стенами, куда Эстрел в первый раз привела его.
Оставшись в комнате наедине с собой, Фальк дал выход страху и ярости, осознав, что он полностью одурачен и беспомощен. Когда ему все же удалось укротить свой гнев, он продолжал метаться по комнате, как волк в клетке, борясь со страхом смерти.
Если он отклонит их требования, могут ли они оставить его в живых, как Фалька, пусть бесполезного для них, но и безвредного?
Нет, не оставят. Это было ясно, как день, и только трусость заставила его рассматривать этот вариант. Надежды не было никакой! Может ли он сбежать от них?
Кажущаяся пустота этого здания могла быть ловушкой или, наоборот, подобно многому другому здесь, иллюзией. Он чувствовал, догадывался, что за ним неотступно следят, подслушивают и подглядывают с помощью скрытых автоматических устройств.
Как он уже успел отметить, все реальные двери охранялись здесь или людьми-орудиями, или электронными мониторами.
Но даже если ему и удастся сбежать из Эс Тоха, что тогда?
Может ли он совершить обратный путь через горы и равнины, через реки и леса, чтобы вернуться в конце концов на Поляну к Парт… Нет!
Он гневно остановил ход своих мыслей.
Он не может вернуться назад. Он уже столь далеко зашел, что теперь просто обязан идти до самого конца, пусть даже через смерть, если ее не удастся миновать, ко второму рождению — рождению чужого ему человека с чужой душой.
Но здесь уже больше никого не будет, никого, кто сказал бы этому незнакомцу всю правду, потому что здесь нет никого, кому бы Фальк мог довериться, кроме себя самого, и, следовательно, Фальку не только придется умирать, но и смерть его должна будет послужить намерениям Врага, а этого Фальк не мог выдержать. Эго было невыносимым.
Он шагал вдоль и поперек по тихому зеленоватому полумраку своей комнаты. Он не должен, не может оказывать услугу лжецам, не должен рассказывать нм того, что они хотят узнать.
И не судьба Вереля беспокоила его — исходя из всего того, что он знал, все его догадки шли в никуда, а сам Верель казался такой же ложью. То же самое можно было сказать об Орри и еще с большей уверенностью об Эстрел. Но он любил Землю, хотя и был чужаком на ней. Земля для него означала Дом в Лесу, залитую Солнцем Поляну, девушку Парт. Вот их-то он и не имел права предавать! Он должен верить в то, что найдет какой-нибудь способ остаться самим собой, несмотря на все ухищрения и силу Врага. Снова и снова он пытался представить себе, каким образом он, Фальк, мог бы оставить послание самому себе, но уже Ромаррену.
Проблема эта сама по себе выглядела столь нелепой, что притупляла воображение и казалась неразрешимой. Если Сннги не заметят, как он будет писать такое послание, они, конечно, тут же обнаружат его, когда оно будет написано. Сначала он думал воспользоваться Орри, как посредником, приказав ему сказать Ромаррену: «Не отвечайте на вопросы Сингов…», но он не был уверен в преданности мальчика. Он не надеялся, что Орри будет повиноваться его приказам и сохранит все в тайне от захватчиков. Синги так манипулировали сознанием этого бедного ребенка, что он фактически стал их орудием. Даже лишенное смысла послание, которое он передал Орри, могло быть уже известно Сингам.
Нет никакого устройства или уловки, никакого средства или способа, чтобы выбраться из создавшегося положения.
Была только надежда, да и та очень слабая, что он выстоит, что бы с ним ни сделали, что он останется самим собой и откажется забыть, откажется умереть. Единственное, что ему давало основание надеяться на это, было то, что Синг сказал, что это невозможно.
Он хотел, чтобы он поверил в то, что это невозможно.
Иллюзии, видения и галлюцинации его первых часов или дней в Эс Тохе скорее всего имели целью привести его в состояние смятения. Он должен был запутаться, сбиться с толку и потерять веру в себя. Вот чего они добивались!
Они хотят, чтобы он не верил в свои убеждения, свои знания, в свою силу. Все их рассуждения о стирании содержимого мозга были в равной степени запугиванием и шантажом с целью убедить его, что он, вероятно, не сможет противостоять их парагипнотическим операциям.
Ромаррен не выдержал их…
Но у Ромаррена не было подозрения или предубеждения против их способности или о том, что они попытаются сделать с ним, в то время как у Фалька только это и держится в голове. Вот в чем разница. Поэтому, вероятно, память Ромаррена и оказалась уничтоженной. По их уверениям, то же ожидает и память Фалька. Однако лучшим доказательством их лжи было то, что они все же пытались восстановить память Ромаррена!
Очень слабая надежда. Все, что он мог сделать, — это внушить себе: «Я все выдержу», — в надежде, что это окажется возможным.
Если удача будет на его стороне, так может случиться. Если же удача от него отвернется…
«Надежда — еще более хрупкая, более трудная вещь, чем вера», — подумал он, шагая по комнате, под отблески беззвучных молний весенней грозы, различимых сквозь полупрозрачные стены, грозы, разразившейся высоко над его головой. В хорошую погоду верят в жизнь, в плохую — только надеются. Но суть при этом одна и та же. В этих категориях необходима связь одного разума с другим, с миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью. Без надежды он погибает. Когда же нет взаимосвязей, когда руки не соприкасаются с другими руками, чувства атрофируются, разум кажется бесплотным и одержимым, и связь между людьми становится такой, какая связывает хозяина и раба, убийцу и жертву.
