Рэй Брэдбери - Сборник 3 ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОКИ СОЛНЦА
Продюсер и старик, окруженные паутиной балок и стояков, слушают. Луна слепит глаза гипсовым химерам, и ветер заставляет их пасти шептать, а снизу доносятся звуки тысячи стран этого края, что вздыхает, качается, рассыпается пыль по ветру, и тысячи желтых минаретов, молочно-белых башен и зеленых бульваров, оставшихся еще не тронутыми в окружении сотен развалин, бормочут в ночи; бормочут тросы и каркасы, будто кто-то играет на огромной арфе из стали и дерева, и ветер несет звук к небесам и к двум людям, которые сидят, разделенные расстоянием, и слушают.
Продюсер усмехается, качает головой.
— Вы услышали, — говорит ночной сторож. — Ведь правда, услышали? По лицу видно.
Дуглас прячет револьвер в карман.
— Стоит захотеть — и услышишь все, что угодно. Я не должен был вслушиваться. Вам бы книги писать. Вы бы переплюнули пяток моих лучших сценаристов. А теперь пошли вниз, что ли?
— Вы заговорили почти вежливо, — отвечает ночной сторож.
— А повода как будто нет. Вы испортили мне приятный вечер.
— Действительно? Неужели вам тут так скучно? Не думаю, скорее наоборот. Вы даже кое-что приобрели.
Дуглас тихо смеется.
— А вы ничуть не опасны. Просто нуждаетесь в компании. Это все от вашей работы, и оттого, что все идет к черту, и еще от одиночества. А в общем, я вас что-то не пойму.
— Уж не хотите ли вы сказать, что мне удалось заставить вас думать? — спрашивает старик.
Дуглас снисходительно фыркает.
— Поживешь с мое в Голливуде, ко всему привыкнешь. Просто я сюда не поднимался. Вид отличный, тут вы правы. Но пусть я провалюсь на этом месте, если понимаю, какого черта вы так мучаетесь из-за этого барахла. Что вам в нем?
Сторож опускается на колено и постукивает ребром одной ладони по другой, подчеркивая свои доводы.
— Слушайте. Как я только что сказал, вы явились сюда много лет назад, хлопнули в ладоши, и одним махом выросло триста городов! Потом вы добавили еще полтыщи стран и народов, самых разных верований и политических взглядов. И тут начались осложнения! Не то чтобы это можно было увидеть. Все, что происходило, происходило в пустоте и разносилось ветром. И, однако, осложнения были те же, к каким привык тот мир, за оградой, — ссоры, стычки, невидимые войны. Но в конце концов воцарился покой. Хотите знать почему?
— Если бы я не хотел, я не сидел бы здесь и не стучал зубами от холода.
"Где ты, ночная музыка?" — мысленно взывает старик и плавно взмахивает рукой, словно кто-то аккомпанирует его рассказу…
— Потому что вы объединили Бостон и Тринидад, — говорит он тихо, — сделали так, что Тринидад упирается в Лиссабон, а Лиссабон одной стороной прислонился к Александрии, сцепили вместе Александрию и Шанхай, сколотили гвоздиками и костылями Чаттанугу и Ошкош, Осло и Суитуотер, Суассон и Бейрут, Бомбей и Порт-Артур. Пуля поражает человека в Нью-Йорке, он качается, делает шаг-другой и падает в Афинах. В Чикаго политики берут взятки, а в Лондоне кого-то сажают в тюрьму… Все близко, все так близко одно от другого. Мы здесь живем настолько тесно, что мир просто необходим, иначе все полетит к чертям! Один пожар способен уничтожить всех нас, кто бы и почему бы его ни устроил. Поэтому здесь все люди, или ожившие воспоминания, или как вы их там еще назовете, утихомирились. Вот что это за край — прекрасный край, мирный край.
Старик смолкает, облизывает пересохшие губы, переводит дух.
— А вы, — говорит он, — хотите завтра его уничтожить.
Несколько секунд старик стоит сгорбившись, потом выпрямляется и глядит на города, на тысячи теней в городах. Огромный гипсовый собор колышется на ветру, колышется взад-вперед, взад-вперед, будто укачиваемый летним прибоем.
— Мда-а-а, — произносит наконец Дуглас, — что ж… а теперь… пойдем вниз?…
Смит кивает.
— Я все сказал, что было на душе.
Дуглас исчезает в люке, сторож слышит, как он спускается вниз по лестницам и темным переходам. Выждав, старик берется за лестницу, что-то бормочет и начинает долгий путь в царство теней.
Полицейские, рабочие, двое-трое служащих — все уезжают. Возле ворот остается лишь большая черная машина. На лугу, в ночных городах, разговаривают двое.
— Что вы собираетесь делать? — спрашивает Смит.
— Пожалуй, поеду опять на вечеринку, — говорит продюсер.
— Там будет весело?
— Да, — продюсер мнется, — конечно, весело! — Он глядит на правую руку сторожа. — Это что, тот самый молоток, которым вы работали? Вы думаете продолжать в том же духе? Не сдаетесь?
— А вы бы сдались, будь вы последним строителем, когда все вокруг стали разрушителями?
Дуглас и старик идут по улицам.
— Что ж, до свидания, может быть, мы еще увидимся, Смит.
— Нет, — отвечает Смит, — меня уже здесь не будет. Здесь ничего уже не будет. Слишком поздно вы сюда вернетесь.
Дуглас останавливается.
— Проклятие! Что же я, по-вашему, должен сделать?
— Чего уж проще — оставить все как есть. Оставить города в покое.
— Этого я не могу, черт возьми! Бизнес. Придется все сносить.
— Человек, который по-настоящему разбирается в бизнесе да еще обладает хоть каплей воображения, придумал бы выгодное применение этим макетам, — говорит Смит.
— Машина ждет! Как отсюда выбраться?
Продюсер обходит кучу обломков, потом шагает прямо по развалинам, отбрасывая ногой доски, опираясь на стояки и гипсовые фасады. Сверху сыплется пыль.
— Осторожно!
Продюсер спотыкается. Облака пыли, лавина кирпичей… Он качается, теряет равновесие, старик подхватывает его и тянет вперед.
— Прыгайте!
Они прыгают, за их спиной с грохотом рушится половина дома, превращается в горы досок и рваного картона. В воздух поднимается огромный пылевой цветок.
— Все в порядке?
— Ничего, спасибо. — Продюсер глядит на развалившееся строение; пыль оседает. — Кажется, вы меня спасли.
— Что вы. Большинство кирпичей из папье-маше. В худшем случае получили бы несколько ссадин и синяков.
— Все равно спасибо. А что это за строение рухнуло?
— Нормандская башня, ее здесь поставили в 1925 году. Не ходите туда, она еще не вся обвалилась.
— Я осторожно. — Продюсер медленно подходит к макету. — Господи, да я всю эту дрянную постройку одним пальцем могу сковырнуть. — Он упирается рукой, постройка накреняется, дрожит, скрипит. Продюсер стремительно отступает. — Ткни — и рухнет.
— И все-таки вы этого не сделаете, — говорит ночной сторож.
— Не сделаю? Подумаешь, одним французским домом больше или меньше, когда столько уже снесено.
Старик берет его за руку.
— Пойдемте, взглянем с той стороны.
Они обходят декорацию.
