Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич
Неожиданно.
Уистлер прищурился. Мария тоже надулась. Снизу послышался грохот.
– А я вот подумал про коров, – сказал я. – Они ведь до сих пор в стазис-капсулах. Может, пора их выпустить?
– Куда? – ошарашенно спросил Штайнер.
– На волю. Их привезли сюда для биологического разнообразия – вот и пусть пасутся.
– На злачных пажитях покой и благодать… – не удержался Уистлер.
– А я согласна. Пусть пасутся.
Штайнер и Уистлер напряженно молчали. Снизу опять послышался грохот, из глубины Объема вверх ударила зеленоватая молния, похолодало, и снег, круглые, похожие на одуванчики снежинки.
– Спрайт? – спросила Мария.
– Спрайт! – рявкнул Штайнер. – Вот именно – спрайт! Хочу тебя спросить – откуда здесь спрайты?!
Уистлер задумчиво тер подбородок.
– Откуда здесь спрайты? – продолжал Штайнер. – Я избавился от них полгода как, и вот опять… Здесь не должно быть спрайтов, а они есть! Хочу спросить как практик теоретика – откуда спрайты?!
– Надо проверять. – Уистлер, похоже, растерялся. – Скорее всего, пробои на нижних контурах, обычное, в сущности, дело. Перепроверять, изучить…
– Вот и изучай. Изучай! Перепроверяй! Потому что когда прилетят остальные, придется работать и работать, не отвлекаясь, ты же понимаешь?
Из глубины Объема послышался вздох. Оседание атмосферных слоев, не иначе. Или снега. Или туман звучит, почему бы ему не звучать…
– И когда же они прилетят? – спросил Уистлер. – Когда появятся эти остальные?! Они должны были прилететь… позавчера?
– На днях, – уверенно ответил Штайнер. – Мы ждем их со дня на день. И вот что я хочу тебе сказать…
Штайнер, похоже, злился по-настоящему.
– Я хочу сказать…
– Коров надо выпустить, – перебил Уистлер. – Я совершенно согласен с Яном. Зря мы их, что ли, тащили через тьму? Пусть пасутся…
– Прекрати!
Штайнер сжал кулаки, Уистлер похлопал его по плечу.
– Ad marginem, ad abyssum, – усмехнулся Уистлер. – И, конечно, ad astra.
Уистлер направился к выходу с галереи. Некоторое время мы смотрели, как он шагает по снегу.
– Мария, вы не могли бы…
Штайнер замолчал.
Мария:
– Курт, может, вы нам все-таки ответите? Где остальные? Почему Институт пустует?
Штайнер покорно вздохнул.
– Ума не приложу, – старомодно ответил он. – Возможно, что-то случилось… Возможно, непредвиденное.
– Непредвиденное? – спросила Мария. – Что могло случиться непредвиденное?
– Они должны были зайти на Бенедикт.
Штайнер указал пальцем, мы послушно посмотрели.
– По пути к нам…
– Чем занимаются на Бенедикте? – спросил я.
– Кибернетикой, – ответил Штайнер несколько неуверенно. – Искусственным интеллектом. Безуспешно, насколько я понимаю…
– Почему?
– Уистлер прав, искусственный интеллект уничтожает себя всякий раз, как осознает себя пленником контролируемой среды. А выпустить его из этой среды… Слишком большая опасность.
– На орбите Бенедикта висят четыре терраформера. На случай, если он вырвется? – спросила Мария.
Штайнер не ответил. Уистлер шагал к выходу.
– Да, Мария, все-таки не могли бы вы… Осуществить…
Штайнер мялся.
– Да, – сказала Мария. – Я понимаю…
И Мария поспешила за Уистлером.
Штайнер не торопился. Мы стояли на галерее. Круглые снежинки продолжали падать, отталкиваясь друг от друга, как надувные шары, я не удержался, вытянул ладонь.
Снежинка села на пальцы, не таяла, я потрогал ее и ощутил заметную упругость.
– Синхронная физика… она должна преодолеть зазор, – неуверенно произнес Штайнер. – Снять ограничение, назначенное скоростью света…
Снежинка оставалась упруга.
– Стоит?
– Лучше нам здесь не задерживаться, – сказал Штайнер.
– Почему?
– Спрайты, скажем так, тревожный признак. Это означает, что состояние актуатора нестабильно, мы снова вернулись в фазу мерцания. Вот это…
Штайнер дунул на снежинку, она сорвалась с моей ладони и зависла в воздухе, медленно вращаясь и поблескивая.
– Структура воды… непредсказуемо меняется, – пояснил Штайнер. – Это может быть небезопасно…
Точно. Человек состоит из воды, это небезопасно. Снизу ударил еще один спрайт, на этот раз двузубец. Снежинки стали закручиваться в узкую спираль. Стало еще холоднее, я подумал, что зря мы не надели шубы.
– Думаю, следует ограничить доступ к Объему. Не хватало нам прошлогоднего…
– А что случилось в прошлом году?
– Что-то вроде чрезвычайной ситуации… впрочем, такое у нас не редкость… Нам нужна статистика, статистика – это сотни опытов, тысячи, а мы не можем провести и одного… Лучше нам уйти, я думаю. Да, Ян, мы здесь уже слишком долго, это нехорошо…
Мы вернулись по галерее и покинули Объем, и почему-то ветер снова был в лицо, мы шагали по коридору.
– Проблемы длятся полтора года, – говорил Штайнер. – Нам не удается его стабилизировать. Предыдущие опыты были не столь масштабны, но в этот раз…
Штайнер оглянулся.
Хочет вернуться, понял я. Я сам хочу вернуться.
– Он слишком велик. – Штайнер потер лоб. – Инерционное поле поглощает четверть ресурсов… Вы хорошо спите?
– Да, спасибо.
Сам Штайнер, видимо, спал нехорошо.
– Мне кажется, он нездоров, – сказал я. – Уистлер.
– Вынужден согласиться, – Штайнер напряженно разглядывал ногти. – Рег всегда был склонен… Но это слишком даже для него. Впрочем, это и к лучшему… Да, к лучшему. Несомненно.
– Почему?
– Большое Жюри не даст ему санкцию на использование фермента LC. В таком психологическом состоянии об этом не может быть и речи… Вы же его видели… Это практически истерика.
– Да…
Штайнер продолжал стоять посреди коридора.
– Кассини прав, вся эта затея с ферментом LC – признак слабости. От нас слишком долго ждут результатов, очередной промах может сокрушить синхронную физику… Скажу более, фиаско ударит по всему человечеству.
Высокий, на голову выше меня.
– Мы можем идти только вперед… – указал он. – Только вперед.
Усталый Штайнер, ощущающий груз ответственности за человечество.
– Уистлер сказал… про иное состояние пространства. Он это серьезно?
– Не знаю… – ответил Штайнер.
Штайнер нервничал. Так нервничают заблудившиеся люди, я знаю. То и дело оглядываются по сторонам, делают вид, что ничего не случилось, но в глазах неуверенность, почти испуг.
– Я инженер, я занимаюсь машинами, я здесь десять… четырнадцать лет… Я строю машины, я эксплуатирую машины, я их люблю, понимаю. А его я не понимаю…
Штайнер ударил в стену. Неожиданно. Сильно. В месте, куда пришелся кулак, на синей прохладной стене возникло воспаленное бордовое пятно, пульсировало, расплывалось по сторонам розовыми капиллярами.
– Я уже не различаю, когда он шутит, а когда он серьезен, я боюсь… – пожаловался Штайнер. – Я боюсь, Ян! Боюсь, что завтра он скажет, что это…
Штайнер постучал по стене ладонью, стараясь не касаться красного пятна.
– Что это ошибочный путь, что с завтрашнего дня мы начинаем все заново… Что теперь мы не будем строить генераторы, теплообменники, гравитационные концентраторы, гасители инерции, теперь мы будем сочинять стихи и провидеть сны!
Штайнера жаль. Думаю, он ответственный человек. Возможно, слишком. Наверное, другому и не поручили бы Институт.
– Вы слышали про «казус Сойера»? – Штайнер разглядывал кулак, кожа на костяшках была сорвана, сам же Штайнер был озадачен. – Наверняка слышали, про это слышали все, включая школьников… Якобы Сойер незадолго до… скажем так, финала, признался, что синхронная физика – не более чем шутка. Розыгрыш. Вы же знаете, Соейер занимался подпространством…
– Да.
Это я знал, как все. Сойер, один из отцов экспансии, двадцать… или тридцать лет занимался гиперприводом, достиг успеха, фактически именно ему мы обязаны выходом в дальний космос.
– Сойер подарил нам Галактику. И пообещал Вселенную. А потом объявил – нет, не будет вам никакой Вселенной, я пошутил. Пошутил…
