Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга вторая
— Я спрашиваю, кто позволил?
Усмехнувшись, вздернуть бровь.
— Не с того вопроса ты начал, — произнес, не повышая голоса, — я б сначала спросил — «почему»?
Ордо шагнул вперед. Упер руки в бока. Так и стояли, смотря друг на друга. Гневный, напористый Ордо. И сам Да-Деган, возвышавшийся на полторы головы над невысоким, как многие из воинов Эрмэ, Аторисом. Какие мысли отражались в черных, с золотистыми искорками, глазах, не понять. Не о том думал.
Не читал, словно открытую книгу. Смотрел. Любовался. Этим бешеным пламенем любовался. Неукротимостью, гневностью, напором. Улыбнулся внезапно, изгоняя из глаз крошево льда.
— Не отдам! — произнес с улыбкой. — Можешь дом по камешку раскатать, меня снова в форт отправить. Да что там говорить, что хочешь делай, Аторис, мальчишку я тебе не отдам. Сам он просил его из твоего дома забрать. Видно несладко ему там. Невесело. Захочет сам вернуться — удерживать не стану. А вот заставить ты меня не сможешь, даже если убьешь.
Дернулось лицо Ордо. Заиграл у глаза тик. Отвернулся так же резко, как и подошел. Только руки сжались в кулаки. Разжав пальцы Аторис медленно, словно нехотя, полез в карман за сигаретами, закурил, выпуская ароматный сизый дым.
— Повыеживался, и гоже, — проговорил Ордо устало. — Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому. Что делать станешь, если откажу контрабандистам, всех вон выставлю? И Оллами твою любимую, и Иллнуанари тоже?
— Самоубийственный шаг, — усмехнулся Да-Деган. — Не они от вас, пока вы от них зависите.
— Все ведь меняется, Дагги. Недовольных много. Так что легко это — поганой метлой!
— Чем жить будешь? Или Энкеле что-то новенькое придумал? Уж не Эрмэ ль служить?
— Тебе что до этого?
Покачать головой, закусив до боли губу, соленым вкусом крови наполняя рот.
— С ума сошел, — произнести, чувствуя, как раскачивается под ногами мир. — Ты хоть знаешь, что такое Эрмэ?
— Говорят, Эрмэ неплохо платит за услуги.
— Платить-то платят. Да тебя там живо сожрут!
Нет сил играть. Душит свободный вырез одежд. Словно камень положили на грудь. Камень, а не легкий шелк.
— Боишься, кусок мимо рта пройдет? — усмехнулся Ордо. — кто-то, как мне сказали, координаты потерянного флота задешево купить хотел.
Нет слов. Нет сил. Только взгляд в самые глаза. И как не заметил, что искры в глазах холодны и колючи, как далекие звезды? Как не понял, как не угадал? Дотронуться тонкими пальцами до крепкого плеча.
— Дурак ты, Аторис! Умничка каких мало, но дурак! Прежде чем в омут нырять, спросил бы об Эрмэ. У того же Таганаги спроси.
— Спросил, не волнуйся. Только говорят, ты Эрмэ верою служишь. И Вэйян — твоя работа.
— Энкеле донес? — а голос чужой и хриплый, словно карканье ворона. Сохнут губы и в горле ком. Не хотел вспоминать. Да вот, напомнили.
— Хоть и Энкеле, тебе-то что?
— Да ничего….
Мягко скользнуть по плечу рукой, отвернуться, чувствуя дрожь в коленях, да только уйти нельзя! Нельзя бросить, не чужой же, свой! Сын!
Только ближе были б, если б были чужими! Не мог приблизить его к себе. Не мог. Боялся снизойти до самой малой, дружеской орбиты. Из виду не выпускал, но и в душу не лез. Боялся. Боялся, что отгадают, вычислят, найдут. Что вернут к трону, да не только его самого. Что и Аториса не минует эта участь — Эрмэ!
— Ничего. Кроме одного. Ты не я. Сожалеть будешь.
— А ты, стало быть, не каешься?
Покачать головой, изгоняя из глаз сомнения и грусть.
— О чем мне каяться, Аторис? Один я во всем мире этом подлунном. У меня дочек, как сирены поющих, нет. Император же любит музыку. И рыжих, строптивых, словно огонь, любит. Пойдешь на поклон к нему — последнего дорогого в этой жизни лишишься. Мне, конечно насолишь. Только и самому несладко будет.
А в ответ — смех. Горький смех. Злой и гневный.
Обернулся, взглянуть, что же так насмешило. Жарким гневом полны черные глаза. Жарким гневом, почти что безумием. Не объяснить его, не понять. И принять невозможно.
— С тех пор, как нет Иридэ в этом мире, и мне терять нечего, Дагги. Сам знаешь!
Сказать бы «опомнись», только опомнится ли? Войдет ли в разум? И страх струйкой стекал по позвоночнику вниз, от самой макушки. Холодил не кожу — разум.
— Что я должен знать? — произнести чуть слышно, поведя плечами.
— Довольно милая женушка, Эльния мне рога наставляла. И с тобой, верно, более, чем с другими! Ох, недаром Лия, девчонка так на тебя похожа. Не зря!
Отступить на шаг. Не деланным было в этот раз изумление, искренним. Мутилось в голове, набатом стучало в груди.
И в первый раз не знал что сказать, что сделать…. А земля, качаясь, вскачь убегала из-под ног. И близким было безумие. Вплотную подступал колодец с тьмой.
— В своем ты уме, Аторис? — только и произнести, не в силах вернуть сиянье лицу и безмятежность взору. — Что говоришь такое? От крови родной отрекаешься?
— От крови родной ты отрекся!
Жалит усмешка, да только ж за что? Подойти, как на цыпочках переступая, как по стеклу идя, натертому маслом! Вплотную подойти. С высоты своего роста смотреть, схватить за плечи, не удерживая силы, вцепиться пальцами в плоть, встряхнуть, словно помогло б это очнуться.
Пришелся удар кулака под дых, под самую диафрагму. Словно из железа кулак, и тяжел и тверд. Да еще прибавляет сил нерассуждающая темная ярость.
Отступить, уходя от второго удара, нет желания быть мишенью, но и уйти нельзя, не объяснив. И лети все в тартарары, только оборвать безумие это он должен!
Что это? Как это? Почему, как глупые мальчишки, которым в голову ударила ярость, катаются вместе в пыли? И берет верх в схватке Ордо. Нет сил собраться, наполнить себя яростью, бить в полною силу. Да и нельзя. Еще убьешь ненароком. Не простит этого Судьба! Сам себя не простит.
И словно во сне, поверх всего это безумия небо — высокое, синее, и стелется меж землей и небом визг Лаэйллы. И отчетливы как никогда — ветви, тянущиеся в небо, холод земли под лопатками, колыхание трав.
Углом глаза заметить движение, тень, метнувшуюся к ним. Гибкая фигура, налитая силой и злостью. Сверкнул холодный блеск стального зуба, зажатого в руке. И словно во сне тянутся мгновения. И миг узнавания горек. Как все это лучезарное, яркое утро. Как высокий небосвод.
Илант!
Дождался-таки мига своего торжества. Не бросает слов на ветер.
Только как горько это, как больно!
Вздохнуть, забыв о боли в подреберье, про разбитую скулу и губы! Вздохнуть, как когда-то у подножия трона, не желая сдаваться и признавать поражение.
Из последних сил умудриться скинуть с себя Ордо, накрывая своим телом, закрывая от холодной блистающей стали, от клыка кинжала, принимая удар на себя.
