Андрей Корбут - Гражданская война
-- Думаю, да. Уж так распорядилась судьба, оторвав нас друг от друга на целую вечность, но от этого я не перестал быть твоим отцом, а ты -- моей единственной дочерью... к несчастью.
-- Все, что я хочу -- сохранить мой мир и отвратить его конец. Это преступно? Ты прав, мои руки в крови, это кровь Самуэля Ли, Сиднея, тех, чьих имен я не знала, и кровь детей, даже младенцев... Как и ребенка Элен... Но кто-то должен был взять на себя эту ношу... Бог с ними -- будь они просто уродами. Все гораздо сложнее... Нас, которых так много, во много раз больше чем их, развратила убийственная самоуспокоенность, что этот мир создан человеком и для человека. Мы потеряли зубы и когти, мы оборвали нити, связывающие нас, как будто время остановилось и будто мы вечно обречены быть самыми, самыми, самыми. Но это мираж -- наше царствование. Они сильнее нас -- вот это реально... Ты прав: у меня нет к ним жалости, как нет жалости в драке не на жизнь, а на смерть. Каждый из них -- будь то ребенок или взрослый -- должен умереть, иначе... иначе участь наша будет жалкой...
Я слушал ее отчаянную исповедь; слушал, не видя ее лица, ее глаз, голос ровный, сильный, чуть приглушенный, с нотками надежды найти понимание, но уверенный в своей непогрешимости перед истиной... Слушал молча...
-- Я расскажу тебе о девушке, одной моей близкой подруге... Она была чиста, юна, а сердце ее жаждало любви. По ночам она влюблялась в свое отражение в зеркале, восхищаясь тем совершенством, каким одарил ее господь, телом, которое принадлежало ей, его плавными изгибами, прозрачной кожей, тонкой шеей, грудью древнегреческой богини, ногами нимфы... О, если бы ты знал, как ждала она своего первого мужчину... И вот появился он -- сильный, умный, смелый, но такой нерешительный с ней наедине. Но, может быть, виноваты чужой город, чужая школа, и то, что друзья его остались где-то в далекой Испании, или то, что им обоим было только по пятнадцать?.. Прошло две недели. Две недели счастья. Она любила и видела, что любима, так почему же он ни разу даже не взял ее за руку?.. Тогда она бросилась в омут... она привела его к себе домой ночью, тайком от посторонних глаз... Она любила и видела, что любима -- можно ли ее судить за это. Она обнажила перед ним свое тело, которое теперь принадлежало уже не ей, а ему, и сама же, от волнения путаясь в его одежде, обнажила и тело возлюбленного. И, почувствовав его упругую мужскую плоть, она опустилась на колени, обняла его бедра... и отпрянула, словно ужаленная... Тысячи тончайших волосатых щупалец, извивающихся и кишащих, словно клубок червей, вдруг слились вместе -- его ноги исчезли. Всего на мгновение потеряв над собою контроль, он стал тем человеком-змеей, чудовищем, каким создала его природа и которого уже не прятали ни одежда, ни сумрак спальни... Скажи, сколько сил надо было той девушке, чтобы побороть охватившее ее отвращение. На следующий день... Одним словом, она стала избегать его. А спустя три дня он застрелился. Было ли ей жалко его? Наверное. Но затем случилось нечто, что жалость превратила в ненависть. В ее классе было еще трое мутантов, над которыми все издевались, кого считали животными, какими-то недочеловеками, их звали Самуэль Ли, Сидней и Кора... Вскоре после смерти... юноши Кора обманом завлекла ее в спортзал. Там ждали друзья Коры... Они насиловали ее всю ночь. Они стали у нее первыми -- двухголовый Самуэль Ли и Сидней с лицом на затылке и лицом впереди...
-- Что сталось с ней?
-- Она покончила с собой.
Нет, история эта не напоминала историю Ромео и Джульеты, что-то не вязалось здесь с извечной темой беззаветной и воистину смелой любви, описанной великим драматургом, но мог ли Шекспир измыслить подобный поворот сюжета, мог ли он думать о том, что ждет его Ромео, обо что разобьются два любящих сердца...
Я почувствовал, что будто каменная глыба навалилась на меня всей своей непосильной тяжестью, и, казалось, остановится сердце, как сами по себе сжимались в кулаки пальцы: но от безысходности я лишь стиснул зубы, шумно вздохнул и мотнул головой, словно отрешаясь от наваждения; подумал -- каково же сейчас Элен; снова видел перед собой Патрицию, тщетно пытался всмотреться в черный призрак, все еще стоящий у окна, и не поверить что она осталась прежней -- холодной и рассудительной, чуждой волнений. Может быть, именно поэтому я нашел руку Элен, взял в свою, но потом оставил, поднялся с постели и встал рядом с дочерью, обратив бесполезный взгляд во мрак улицы...
-- Элен, -- вновь заговорила Патриция, -- Я ни в чем не раскаиваюсь. Ты знала -- я сдержу слово.
-- Ты чудовище... -- произнес я тихо, -- в чем был виноват этот неродившийся ребенок?
-- В том, что он родился бы мутантом.
Почему-то в эту секунду я вспомнил о Скотте, страстно любившем ее, мою дочь.
-- Кто убил Вильяма? -- наверное, я думал вслух.
И если этот вопрос все же относился к Пат, то она не ответила, может быть, не нашлась, что ответить. Она отошла от окна в глубь комнаты, мне показалось, опустилась в кресло и, лишь спустя минуту, я снова услышал ее голос, впервые за все время дрожавший.
-- Вчера я видела свою мать... твою жену, отец.
Я словно не расслышал ее слов...
-- Элизабет?
-- Она в клинике Рикардо... Вильям лгал, он все лгал, но лучше бы его ложь была правдой.
37.
"ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ"
С той памятной ночи, столь красочно описанной Просперо Мериме в "Хронике времен Карла Великого" минули века. Изменилось, казалось бы, все, и лишь СМЕРТЬ не знала бега лет. Люди все так же, один на один, вступали с ней в отчаянную схватку, все так же кто-то склонял перед ней колени, а кто-то приносил в жертву вместо себя врага или друга.
Все, что будет рассказано мною в это главе, один для всех жуткий сон. Я упомяну обо всем, что хоть как-то отложилось в моей памяти...
Не успел я в полной мере осмыслить сказанное Патрицией, как рвануло!!! Как будто некая страшная сила решила играть в детские кубики, выбрала дом, что стоял по соседству с тем, где жили Симпсоны, а потом взыграл каприз... Кирпичи, рамы, решетки, листы крыши, мебель, тряпье, вещи и тела людей -все взлетело, зависая в одетом в траур небе, совершив акробатические финты, опало на газоны, мостовую, тротуары, на соседние дома... И сразу замелькали зловещие тени. Рассыпаясь, словно муравьи, устремились люди туда, где непроглядная темень, но, возвращаясь на свет пожарища, иные из них, рыская, напоминали уже волков.
Я выбежал на балкон. Что-то темное размером с теннисный мяч пронеслось совсем близко, едва не задев голову. Инстинктивно я пригнулся; оказалось, камень, но за ним вдогонку летели уже другие; звон бьющегося стекла донесся снизу -- били окна первого этажа. Под градом камней мне ничего не оставалось, как поспешно ретироваться в комнату.
