Алексей Калугин - Деграданс
– Ты журналист, я ведь не ошибаюсь?
«Я известный журналист. Мое имя знают многие».
– Тогда приведи свидетельства.
«Какие свидетельства? Чему?»
– Своим словам, обвиняющим Господа.
«А ты не знаешь, не видишь? – обрадовался Калинин. – Нищета, болезни, насилие? Разве этим исправишь человека?»
– Ты считаешь, виноват во всем этом Господь?
«Все в руце Божьей. Кажется, так вы говорите?»
«И несчастных, убитых вами в галерее, вы перекладываете на Господа?»
«А как иначе? Разве зло на земле творится не по его воле?»
«Но курок нажимаете вы. Это ведь так?»
«Но он допускает это!»
– Виктор Алексеевич…
«Чего тебе еще?» – откликнулся Шивцов.
– Вы тоже думаете, что Бог – это мудрый старец, щелкающий по клавиатуре компьютера?
«А хрен его знает».
– В двадцать первом столетии от Рождества Христова приходится объяснять темным людям прописные истины, – смиренно заговорил отец Егорий. – И все потому, что у русской православной церкви беда та же, что у русских политиков. Служители Божьи разучились говорить на понятном всем языке. Послушайте меня, Виктор Алексеевич. Наберитесь душевных сил. Господь создал нас по образу и подобию своему, но это не значит, что Господь выглядит, как дряхлый алкаш на пятые сутки запоя. Или как торговец с мятыми долларами в руках. В первый миг рождения Господь в каждого вдыхает искру Божью. А уж что мы с нею сделаем, Виктор Алексеевич, раздуем жаркий душевный огонь или затопим его дерьмом, зависит от нас самих…»
Он не договорил. Калинин перебил священника.
«…с трэш-реалистом Виктором Шивцовым в прямом эфире беседовал о свободе выбора настоятель церкви Всех Святых отец Егорий. Кажется, он утомлен, но мы покажем ему несостоятельность его отживших теорий…»
Священник разочарованно опустил глаза.
– Вы пытались, – сказал ему капитан. – Это уже хорошо.
«Эй, капитан! – послышался в динамике голос Шивцова. – Вы где там прячетесь?»
– Хотите что-то предложить?
«Скоро начнет темнеть. Не предложить хочу, а предупреждаю. Если отрубите свет, взорву здание.
– Да будет вам свет.
«И еще… Калинин, покажи им этих…»
На экране высветились усталые безнадежные лица.
«Вы поняли?»
«Что именно?»
«Вы не оставили им выбора, капитан».
– Что ты хочешь сказать этим?
«Только то, что мумий у меня почти не осталось».
Вскинув руку, Шивцов трижды выстрелил в труп, посаженный между Ксюшей и худенькой студенткой. Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все… Труп опрокинулся в бассейн, подняв фонтан брызг.
«Сидеть!»
Кто-то застонал.
«Вытащить тело из бассейна!»
Размазывая слезы и кровь по бледному лицу, студентка первой спрыгнула в темные разводы кровавого раствор. Худенькие лопатки были хорошо видны, когда она наклонилась, омытая темным раствором.
– Прости, Господи… Ибо не ведают, что творят…
– Ведают, ведают! Все они ведают, отец Егорий, – зло пробормотал Петунин. – Шли бы вы отсюда!
– Товарищ капитан!
– Ну, что там у тебя, Жора?
Арутюнян безжалостно колотил по клавишам:
– Есть пуля! Смотрите! Внимательнее смотрите!
Петунин уставился на экран. На плоской поверхности застыла цветная картинка: вскинутая рука Шивцова… дернувшийся ствол пистолета… сжатый клуб пороховых газов…
– Ну что?
– Сейчас, товарищ капитан!
Арутюнян двинул изображение, медленно увеличивая его.
– Вот… Видите?… – повел он курсором.
И капитан ясно увидел вылетающую из ствола пулю.
Снимок-фокус. Такое увидишь только в научно-популярных жуналов.
– О, черт!
– Вот именно!
– Патроны у него холостые…
На остановленной картинке ясно было видно, как пуля входит в лоб обвисшего на плече Ксюши трупа…
Удар.
Летящие осколки.
– Такое не смонтируешь…
– Но это еще не убийство, – робко подал голос экстрасенс. – Это не настоящее убийство. Этот человек был уже мертв, когда в него стреляли.
– Но в галерею он забрел не с кладбища.
41
КАЛИНИН
20.54. Пятница
«Когда намалюют картину последнего утра земли…»
Калинин подмигнул Шивцову. Он не скрывал торжества.
«…дамы и господа! Пришла пора искусства, в котором живут умирают по настоящему…»
Объектив скользнул к бассейну.
На мокром бортике сидели Ксюша и худенькая студентка.
Ксюша, обняв, держала за плечи рыхлую мумию, не давая упасть.
Теперь это был всадник, которого стащили с коня. Это он красовался на красочном рекламном плакате при входе в галерею. Теперь одна нога отвалилась, стояла у бортика, как нелепый протез, левая рука висела только на сухожилии. Проваленные глаза свирепо смотрели в потолок, в безмолвном крике раздвинулись синие губы. Студентка, дрожа, обнимала окровавленную голову наваленного на ее колени светловолосого.
Кто-то должен ответить…
Шивцов повернулся к толстухе:
«Ко мне… Ползком… Сказано, ползком!»
Шивцов сказал это негромко. Он не помог своему голосу ни жестом, ни интонацией, но толстуха, так же тихонько взвыв, сразу упала на влажный пол. Она не помнила о своей некрасивой наготе, как не помнила о своей наготе Ксюша. В галерее «У Фабиана Григорьевича» не было больше мужчин и женщин. Варево отравленных страхом душ, перепуганных, униженных.
«По-пластунски…»
Толстуха ползла, повизгивая.
Если это видел ее муж, то толстуха, наверное, повизгивала не зря.
«К ноге… Ближе… Еще ближе, Венера… – Шивцов не спускал глаз с толстухи. – Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все…»
«Но я-то что? – причитала толстуха. – Я то что?»
«Держи!»
В воздух взлетел тюбик.
Толстуха с ужасом поймала его.
Всего лишь тюбик суперклея, какой можно купить в любом универмаге.
«Зачем? Зачем это?»
Неизвестно, какие ужасные мысли пришли толстухе в голову, но она судорожно сжала толстые круглые колени.
Шивцов усмехнулся.
Без злости и без сочувствия.
И снова вытащил из-за пояса пистолет.
«Нас видят?»
Калинин кивнул.
Он не скрывал торжества.
Налаженная им программа работала!
«Слушай меня внимательно… Будем исправлять то, что напартачил этот немец… – Стволом пистолета Шивцов указал толстухе на ближайшую мумию. Выглядела мумия ужасно – побитая, потому что падала несколько раз, разваливающаяся. – Вечно нам приходится убирать за немцами»
«А что надо убирать?» – шмыгнула носом толстуха.
Шивцов ухмыльнулся. Мутные глаза казались пьяными.
«Зачем клей?» – подняла руку с тюбиком Венера. – Нужно что-то приклеить?»
«Угадала… Правильно…»
Шивцов даже похвалил толстуху:
