Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2012)
– Уголовный… что, простите?
– Кодекс. Был такой свод уголовных законов лет сорок назад. Вы молодая, не помните, а я ещё застала те времена. Это было до принятия Закона о толерантности. Тогда за порядком в обществе следили особые органы: полиция, прокуратура, суды. Это потом, когда придумали гипноиндукционное воспитание, каждый сам стал себе законом. И вот чего мы добились – страна сумасшедших!
– Я всё же не понимаю…
Регина Робертовна бросила на неё взгляд, полный, как Клариссе показалось, жалости и презрения.
– Об этом не говорят. Гипноиндукция… она действует на подсознание. Дома, в учреждениях, в метро – где только есть индукторы, а они повсюду, – вы подвергаетесь непрерывному воздействию. Человек, подсознательно считающий, что поступает неправильно, сублимирует чувство вины в некие, скажем так, охранительные действия, направленные на самого себя. Внутренние переживания проецируются на окружающую реальность, порождая фантомы преследователей, судей, палачей.
– Хотите сказать, он сам их придумал?
– У вас есть объяснение получше? Помните из истории того педофила, с которого всё началось? Он убил семь или восемь детей. Его ещё оправдали… Адвокаты нашлись ушлые. Ловко подвели дело под Закон о толерантности и доказали, что такая у него сексуальная ориентация. Через два дня после оправдательного приговора он повесился. Думаете, муки совести? Как бы не так. Гипноиндукция. Внутренний прокурор составил обвинение, внутренний судья вынес приговор, а внутренний палач привёл его в исполнение.
– Смотрите, – сказала Кларисса, – он что-то шепчет во сне. Погодите… не могу разобрать… Аммиачная селитра… семьдесят пять процентов… Алюминиевая пудра… пятнадцать процентов… Сахар… не забыть положить сахар… Хотела бы я знать, о чём это он.
Антон Горин. Мне это не по зубам…
Рассказ
Октябрь в этом году выдался правильный: с тёплыми деньками бабьего лета в первых числах, с холодными колючими дождями, мрачновато оттеняющими серо-буро-золотой пейзаж ближайшего сквера и кирпичные стены домов. Наконец пришло время «каменных утренников», когда мёрзлая палая листва хрустит под ногами битой слюдой, а воздух прозрачен и свеж даже здесь, в сердце Казани.
Сухим октябрьским вечером я шагал домой с работы. Настроение было неважное: на работе я в очередной раз поругался с начальником, а в кабаке набросали в шляпу лишь четверть обычной и без того небогатой выручки. Шлёпай по лужам, неудачник, думай, на какие шиши покупать старшей дочери кроссовки, а младшей – новую куртку.
Автомобиль этот я видел уже давно: он стоял у торца соседнего дома под зелёным ещё, несмотря на осенний морозец, тополем. Стоял с тех пор, как я впервые ступил на асфальт этого двора. Тёмно-синяя «Победа» со спущенными шинами и номерами в веснушках ржавчины. Мне не раз случалось проходить мимо автомобиля-старичка, но сегодня я почему-то задержался около него и облокотился на капот. Потом достал из сумки бутылку тёмного пива и сделал большой глоток.
Домой я спиртного не носил: незачем это. Но сегодня на душе было настолько муторно, что хотелось глотнуть прямо из бутылки, глядя в звёздное осеннее небо. Вокруг было пусто. А в голове упрямо крутилась песня, которую мне не заказали спеть этим вечером. Старая песня шофёров, которую мне в детстве пел дед…
Есть по Чуйскому тракту дорога,
Много ездило там шоферов.
Но один был отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирёв.
Я взял в руки гитару. Играл негромко, прерываясь на глотки пива, иногда «срывая» аккорды. Но и теперь не удалось доиграть. Сначала я не узнал звук, прервавший моё одиночество… лишь через несколько аккордов до меня дошло, что это стук дверцы автомобиля.
– Ты её не так играешь, – сказали сзади. Не то чтобы укоризненно, скорее – доброжелательно-снисходительно. – Дай, покажу…
Я обернулся. И обалдел.
У машины стояли двое. Точнее – высокий молодой человек помогал выйти из машины молоденькой девушке, почти девочке. На нём чёрное пальто, напоминающее шинель, на девушке – простенький плащ неброской коричневато-серой расцветки. Головных уборов на них не было. Помню, в первый момент я обратил внимание на неумело наложенную на лицо девушки косметику: слишком яркие губы, слишком чёрные брови… Слишком… изумлённый взгляд.
– Миша, где мы?
Молодой человек явно забыл о своём намерении научить меня играть песню. Он изумлённо оглядывался по сторонам, и тут его взгляд случайно упал на «Победу». Глаза Михаила округлились, и он шумно выдохнул.
– Но… как??? Она же… Она же новая… – парень снова беспомощно огляделся, и его взгляд сфокусировался на мне. Девушка прильнула к Михаилу, и тот безотчётно прижал её к груди.
– Ну-ну, Ира… успокойся…
– Ребята, вы откуда взялись? – кроме этой банальной фразы мне в голову ничего и прийти не могло. Да и сам я, вероятно, хорош был в их глазах: полупьяный, усталый, в рваных джинсах и старой кожаной куртке… единственная приличная деталь костюма – гитара.
– Где мы? – спросил Михаил. Он поразительно быстро овладел собой и теперь смотрел на меня, прищурясь и оценивающе.
– В Казани… Улица Ибрагимова.
– Вот как? А… почему всё… так?
– Как это «так»? – удивился я.
– Ну… не как должно быть… Какое сегодня число?
– Ну вы даёте… – вырвалось у меня, – двадцатое число. Октября. Одиннадцатого года.
– КАКОГО??? – На пару напротив меня страшно было смотреть: растерянность, изумление и… радость в их чертах. Светлая и нечеловеческая радость. Так смотрели актёры, игравшие в советских фильмах…
– Две тысячи одиннадцатого… – я окончательно перестал понимать, что происходит, в голове вертелось дурацкое: «Вперёд: назад, за лиловыми кроликами»…
– То есть здесь – коммунизм? – поинтересовался Михаил, глядя на меня открыто и весело. – Уже коммунизм?
– Вы только не поймите меня неправильно, – осторожно начал я, – можно я ваш паспорт посмотрю?
– Да, конечно, – парень с готовностью вытащил из кармана невзрачную серо-зеленоватую книжку. – Только у Иры ещё нет, она только-только из деревни приехала…
Паспорт не походил ни на современный российский, ни на старый советский. Не паспорт, а какая-то помесь читательского билета и приписного свидетельства. Надпись «Бессрочный» во второй строчке и «военнослужащий» в графе «социальное положение» окончательно выбили меня из колеи. Но добили меня дата рождения товарища Михаила Викентьевича Алымова и выдачи паспорта, ибо родился Михаил, судя по документу, в 1924 году, а паспорт был выдан ему в 1947-м… Вот ни хрена ж себе! Только сейчас я осознал, что под пальто (или всё-таки шинелью?) Михаил одет в военную форму. Офицерскую.
